Повернувшись, он снова взял цепь, дважды обернул ее вокруг прутьев решетки, продел в звенья замок и закрыл его. Затем принялся сосредоточенно поправлять фитили в стоявших в противоположных концах каморки лампах, переводя взгляд с одной на другую. Милли неоднократно наблюдала, как перед каждым спектаклем нечто подобное проделывал главный осветитель мистер Говард.
И при мысли о том, какое ужасное представление решил устроить сегодня вечером мистер Доршоу, Милли задрожала.
— Где мой сын? — спросила она удивительно ровным голосом. — Что ты сделал с Якобом?
Стянув с тонких, изящных пальцев белые перчатки, он, загадочно улыбнувшись, посмотрел на нее из-под ресниц. На его красивом лице алели рваные раны, и хотя ни одна из них не была достаточно глубока, чтобы оставить шрам, они добавляли его облику зловещести.
— Уверяю тебя, я не в курсе, где сейчас твой сын.
— Только тронь его, и я вырву сердце из твоей груди, — пригрозила Милли, дернув свои цепи.
Полетели куски раствора, но если Доршоу и заметил, то не подал вида.
В его глазах вспыхнуло желание. Похоть, одержимость и непристойное предвкушение. Она уже видела подобное на лице другого убийцы, но тогда она уступила.
Он подошел ближе, и эта ужасная улыбка приподняла уголок его рассеченной губы.
— Дорогая моя Милли, разве Арджент знает, насколько ты жестока? Насколько беспощадна? Мне интересно, неужели он так сильно тебя хотел?
Нашел… о чем вспоминать. Милли не могла понять, ни почему это должно иметь значение сейчас, ни почему это все-таки ее задело, пронзив, как стрела охотника.
— Где мой сын? — закричала она и попыталась лягнуть его, но он успел отскочить.
— Я тебе не солгал, — с невозмутимым видом пожал он плечами. — Я понятия не имею, где твой сын, у меня его никогда не было. Думаю, он вернулся в дом Блэквелла.
Это было облегчение, от которого сделались ватными ноги. Милли повисла на цепях, пока у нее не заныли плечи.
— Благодарю тебя, Господи! — прошептала она.
— Не благодари его пока, лучше прибереги благодарности до скорой встречи с ним.
Доршоу подошел к левой стене и, вытащив серый камень, раскрыл тайник. Достав оттуда сумку, вернул камень на место. Сумку он поставил на длинный стол, и каждый следующий инструмент, который он из нее извлекал, был страшнее предыдущего.
Глаза Милли расширились, и с извлечением каждого нового предмета сердце билось все быстрее. Пила для кости, ручная дрель, скальпель, какие-то щипцы и вещи, которых она никогда раньше не видела и назначения которых не могла понять. Доршоу был сумасшедшим с чемоданчиком хирурга.
И в этот миг она поняла. Поняла, что тогда, много лет назад, именно он убил Агнес. Поняла, что именно он подбросил чрево подруги и ее окровавленные перчатки полицейским ищейкам.
— Зачем вы это делаете? — спросила она. — Как вы можете быть таким злодеем?
— Это моя работа, — терпеливо объяснил он, с врачебной аккуратностью раскладывая свои инструменты. — Ведь всем нам надо как-то зарабатывать на хлеб.
Он многозначительно замолчал, давая возможность отвратительному смыслу своего утверждения дойти до сознания, и Милли почувствовала, как от лица отхлынула кровь.
— Если для тебя это выгодная сделка, могли бы мы заключить другую?
Раньше ей это помогало. Если дело в деньгах, она отдаст ему все, что у нее есть.
Он бросил на нее извиняющийся взгляд.
— Уже слишком поздно.
— Почему?
— Потому что, моя дорогая, то, что перед нами идеальный треугольник олимпийских пропорций.
Милли покачала головой.
— Я не понимаю.
— У каждого из нас есть свои уникальные таланты, не правда ли? — Он повернулся к ней и поднял скальпель. — И твой, милая дама, пленять сердца. Я видел, как ты проделываешь это на сцене, играя так, что буквально кружишь голову всем, в том числе и мне, и мне не стыдно в этом признаться. Я много раз смотрел тебя.
На любом другом лице его лукавая улыбка была бы очаровательна. Но когда он подошел, у Милли заледенела кровь.
— Неужели тебе этого мало? — продолжил он. — Ты дуришь мужчин. Ты их понимаешь. Ты заставила мальчика, которого не рожала, любить тебя так же сильно, как родную мать. Ты похитила сердце мужчины, которого даже я считал самым холодным, бесчувственным убийцей в империи. Быть любимой бессердечным, дисциплинированным Кристофером Арджентом… Каково это?
— Не скажу, что знаю, — огрызнулась Милли. — Он меня не любит. У нас была… физическая связь, и только.
Он засмеялся музыкальным счастливым смехом, разбившимся о камни. Отголоски его радости обратились в демонов и заставили Милли плакать без слез.
— Не надо себя обманывать или строить из себя дурочку, — негромко произнес он, на сей раз подходя к ней сбоку, чтобы она не ударила ногой. — Ты действительно так окрутила беднягу, что тот даже не знает, на каком свете.
Подойдя, он погладил ее по щеке, и она дернулась от него, несмотря на то что цепи крепко держали ее.
— Такая красивая, — прошептал он.
Милли отвела шею насколько могла.
— Ты мне отвратителен.
— Знаю, — вновь засмеялся Доршоу. — У нас с Арджентом много общего, исключая выбор женщин, естественно. Главное, что из-за нашей вечной занятости у нас нет времени за женщинами ухаживать. А когда за даму надо биться с соперником, все вообще усложняется донельзя, и поэтому нам приходится брать дело в свои руки.
Милли собрала свое мужество, посмотрела ему в глаза и задала вопрос, ответ на который ей знать не хотелось:
— Что ты имеешь в виду?
Холодное стальное острие прижалось к ее подбородку и поползло вниз, прорезав газовую ткань на горле и груди и уткнувшись в ложбинку между грудями.
Милли перестала дышать.
— Миллисент Ли Кер, ты украла сердце прямо из моей груди. — Глаза Доршоу горели нешуточной страстью. — И мне ничего не остается, как ответить взаимностью.
Глава двадцать шестая
Милли позволила гневу заглушить страх. Ей надо быть злой, если она хочет выжить. Страх делал ее слабой, безрассудной и путал мысли.
— Арджент ищет меня, — солгала она. — И найдет.
— Не сомневаюсь, что он тебя ищет.
Доршоу прижал скальпель к ее груди не так сильно, чтобы порезать кожу, но демонстрируя, кто тут хозяин.
Гнев сменила паника, которую Милли попыталась побороть.
— Никто тебя здесь не найдет. Никто и никогда. — Скальпель Доршоу прошел над ее сосками, и кружево подалось под лезвием. Милли никогда не забудет звук разрезаемой хирургическим ножом ткани. — Ты принадлежишь мне. Разве не видишь? Я тебя выиграл. Твое тело, твое сердце и твою душу. Ты станешь частью меня.
