Темнота взорвалась молнией, обратилась белой вспышкой, пронзившей ее тело и вырвавшейся хриплым криком. Милли почувствовала себя сокрушенной счастьем, разбитой наслаждением. Оно проносилось по ней мощными точками, вздымавшими под его твердо лежащей ладонью бедра, то напиравшие на нее, то отпадавшие от нее.
Даже когда шторм прошел, губ Арджент не оторвал. Пальцы заменил влажно и мелко толкавшийся в ней язык, и он громкими глотками пил каждую каплю ее нового удовольствия.
Распластавшись на матрасе, Милли вперилась в темноту, слишком потрясенная и услажденная, чтобы удивляться его порочности. Она закрыла глаза, чувствуя мягкое скольжение его языка в своей горячей плоти, чувствуя вновь нарастающий натиск, наслаждаясь колыханием его стона на ставшей вдруг чувствительной коже. Потом он взял мягкую выпуклость ее складок ртом. Всосал, захватил, потащил наружу.
И снова она улетела. Понеслась на его губах как дикий зверь, ее плечи отрывались пола, ее крики эхом отзывались от потолка. На этот раз она взлетела слишком высоко, удовольствие превратилось в ожог и, схватив его за волосы, она резко оторвала от себя.
— Я с вами не закончил, — не давая себя отстранить, произнес он.
— Я не могу больше, — задыхаясь, сказала Милли. — Пожалуйста.
Ее ноги показались ей мягкими и слабыми, как пудинг. А веки тяжелыми.
— Это всегда так? — спросила она тихо. — В ваших снах.
— Вы никогда не были такой сладкой на вкус.
— И так с каждым любовником? — спросила она себя вслух.
— Я убью любого другого мужчину, который доставляет вам удовольствие, — жестоко сказал он и громко засопел.
— Что это? — напевно произнесла она и потянулась вниз, чтобы погрузить пальцы в шелковистую гущу его волос, ощупать его повернувшееся, чтобы прижаться к ней, лицо.
— Я не хочу, чтобы это кончалось, — проговорил он в темноту. — Я не хочу просыпаться.
Его губы коснулись ее бедра. Целуя, он ткнулся в нее носом, окончательно растопив ее сердце.
— Ни один мужчина никогда не брал вас. — Нежный тон подчеркивал его собственничество. — Это чудо, что никто не тронул вас. Вы на самом деле только моя.
— Да, только ваша, — прошептала она, и правдивость этих слов поразила и успокоила ее.
Он медленно пополз вверх по ее телу. Медленно, боязливо опустился на нее, прижав своей грудью ее груди и затрепетав, когда возбужденное естество скользнуло между ее раздвинутых бедер. Милли развела дрожащие ноги шире. Он был нежнее, чем прежде, и за его желанием она почувствовала колебание.
— В своих снах я — зверь. — Он казался несерьезным, и она задалась вопросом, как он мог так говорить в такой прекрасный момент. — Я держу вас под собой. Поэтому вы не можете убежать.
Холодок пробежал поверх тепла между ее бедрами, вызвав дрожь.
— Я не остановлю вас, — сказала она, подавляя зевок блаженной сонливости. Он был тяжелым и теплым, как одеяло желания. Он мог остаться так на всю ночь, если бы пожелал, и ей даже в голову не пришло бы жаловаться.
Охваченный горько-сладкой борьбой пожирающего желания и глубокого сожаления, Кристофер опустил руки на свою привидевшуюся во сне любовницу и уткнулся лицом в ее волосы, зная, что они такие же чернильно-черные, как ночь вокруг него.
Он знал, как закончится этот сон. Соблазнительная, доведшая его до грани фантазия, от которой он пробудится с мучительным стоном и членом в руке. Изливая семя в злой пародии на обещанное и почти достигнутое блаженство.
Он ненавидел этот момент. Ненавидел все это. Себя.
Сон больше никогда не будет так хорош. И никогда не повторится.
— Простите, что причинил вам боль вчера вечером, когда взял вас. — Арджент произнес слова, обращаясь к Милли своих снов, слова, которые он никогда смог бы сказать ей при свете дня. Она ведь знала? Она ведь знала, что он не хотел причинять ей боль. Просто он не знал, что она была девственницей. После всех жизней, которые он отнял, и всей резни, которую устроил, муки и страх вызвало у него зрелище ее крови.
Ее пальцы зарылись в его волосы и нежно погладили их.
В прошлый раз ему понравилось, когда она за них дергала. Он едва не излился. Но сейчас… сейчас все по-другому. Даже лучше. Из острого его желание сделалось томительным. Таким же настойчивым и требовательным, но уже не таким… необузданным. Для человека, родившегося в аду, это единственное поглаживание было слаще идеи рая.
— Я хочу вас, — признался он. — Я хочу вас как сейчас… лежащей подо мной.
— Тогда я ваша.
Она подняла бедра, прижавшись к нему влажностью своего лона, и несказанная сладость этого движения свела его с ума.
Навалившись бедрами, он нашел ее устье и мягко скользнул головкой своей плоти в ее тепло, входя сантиметр за сантиметром. Он помнил, какой она была тесной, однако сейчас ничего не рвалось, не стояло баррикадой на его пути.
Она ахнула, и звук вызвал восхищение в его груди. Она увеличилась, как-то расширилась.
— O-о-о! — Ее изящные руки дрогнули на его спине. — Такой… большой.
— Слишком большой?
Он причинил ей боль? Ему показалось, что даже здесь, даже в своем сне, он никогда на это больше не пойдет.
— Не… останавливайтесь! — закричала, задыхаясь, она.
А он и не помышлял. Кровь гнала жар похоти к каждому нерву, и оторвись он от нее сейчас, он бы умер. Это было ее ошибкой. Она была слишком милой, слишком мягкой. Она была всем, чем должна быть фантазия, и даже больше.
Он скользил в ней вперед и назад, упиваясь ее блаженными вздохами. Почувствовать это позволял ему только сон. Он единственный был способен облечь ледяную пустоту теплыми бархатными ножнами. Колыбелью шелковистой плоти и нежных журчаний. Только во сне Арджент мог еще раз открыть ощущения этого чуда.
Он брал ее глубокими, медленными толчками. И каждый из них отрывал его часть. В нем что-то оживало, росло, разгоралось и пульсировало. Что-то, от чего ему хотелось уклониться, уйти от его напора, от наслаждения, но он обратился в мужчину чистого основного инстинкта. Сотворенного исключительно из примитивной похоти. Ее слабые попискивания гнали его вперед, пока не будет достаточно. Но достаточно не будет никогда. Этого ему всегда будет недостаточно. Отчаянно стремясь проникнуть глубже, он положил ее ногу себе на плечо, войдя настолько глубоко, что казалось, достал до ее матки.
Ее всхлипывания трогали его так же глубоко, как он проникал в нее, в раскинутые перед ним в сладком подчинении мягкие бедра.
— Позовите меня! — потребовал он между долгими, почти наказывающими толчками. — Произнесите мое имя… еще… один… раз.
— Кристофер! — вырвалось из самой глубины ее горла. — Пожалуйста!
Он не мог сказать, просьба это или мольба. Это не имело значения. Она застонала, потом заплакала. Ее тело сжало член пульсирующими толчками, настолько сильными, что он был неспособен им противостоять.
