Его глаза неуверенно забегали, и он попробовал другой подход. Приманка.
— Если я пришлю Уэлтона с чаем, это поможет вам пробудиться?
— Только если вам не дорог ваш дворецкий, — проговорила она, зевая.
— Простите?
Она взбила подушку, прежде чем опустить на нее голову.
— Если вы пришлете Уэлтона до девяти утра, я пошлю его к черту.
— А что в девять? — спросил он после краткого раздумья.
Она не ответила, ровно и глубоко задышав.
Он подошел ближе — не могла же она так быстро заснуть.
— А что в девять? — на сей раз громче повторил он.
Она дернулась, а из ее уст вырвалось нечто вовсе не характерное для леди — среднее между рычанием и фырканьем.
— У меня встреча, — пробурчала она.
— Встреча? Какая встреча?
Она пробормотала нечто вроде «миска орехов и те ложки».
— Какая? — резко спросил Арджент.
— Прошу, уходите… — зарылась в подушку она. — Самый разгар чертовой ночи.
Посмотрев в окно, зарычал уже Кристофер. Открыл было рот сказать ей, что в разгар ночи солнца не бывает.
Но она его опередила:
— И чертовы шторы по пути задерните.
Потеряв от изумления дар речи, он подчинился, подумав, что по утрам язычок у нее острее бритвы, кому угодно вены вскроет.
Закрыв за собой дверь, решил, что дождется часа, когда она будет не страшней него. Тогда, возможно, он ее разбудит.
Выяснилось, что «миска орехов и те ложки» на нечленораздельном полусонном наречье Милли означало «миссис Лоретта Тиг-Вашингтон». Даже Арджент, не знаток, слышал о скандально известной американке, которую высший свет нежно назвал Волшебницей. Считалось, что ее часовой сеанс стирал с кожи десяток лет и гарантировал успех на брачном рынке.
Кристофер хмурился, когда его карета, раскачиваясь по лондонской булыжной мостовой, возвращалась к дому Милли на Друри-Лейн. Напротив, рядом с сыном, сидела Милли с собранными в простой шиньон волосами и в том же самом театральном костюме, в котором он накануне ночью ее имел.
Потому что за ее одеждой он послать не догадался.
Хотя и изо всех сил пытаясь отвлечься от мысли о том, как задирал эту бордовую юбку, обнажая ее белоснежные бедра, Кристофер, тем не менее, все же ощутил тесноту в брюках и заерзал на своем месте. Однако на смену сладкому воспоминанию в голову пришел неприятный вопрос о причинах сеанса с Лореттой Тиг-Вашингтон.
Замужество?
Он нахмурился и мрачно, с нехарактерным пристрастием глянул на шумный город. Она ему сказала, что никого не любит. Но он ведь ей никто, и она не обязана делиться с ним сокровенным.
Кроме того, институт брака печально известен тем, что имеет мало общего с любовью. Может, она хочет того же, чего и многие женщины. Богатого мужа. Обеспеченного будущего. Кто-то, кто позаботится о ней, когда пройдет молодость и увянет красота. То, что он даже не мог представить.
Или поможет узаконить сына?
О чем бы она ни думала, но выйдя замуж, она будет принадлежать другому. Кристофер с такой силой сжал челюсти, что почувствовал боль в висках.
— Вы какой-то тихий сегодня, — деликатно заметила Милли. — Что-то не так?
Он посмотрел на нее и несколько раз вздохнул, надеясь привести себя в норму и унять сердцебиение, начинавшееся всякий раз, как его взгляд ловил ее искреннюю улыбку.
Заботливое участие в ее взоре разительно контрастировало с женщиной на заре. Более того, выйдя в десять из своей спальни, она была сама ясноглазая любезность. Контраст этот выбивал Кристофера из колеи.
— Все разговоры я отложил до полудня, — проговорил он. — Часа, когда смогу чувствовать себя в безопасности.
Милли вопросительно покачала головой, а глаза сидевшего рядом Якоба настороженно расширились.
— В безопасности? — эхом повторила она. — Почему вы не чувствуете себя в безопасности?
— Во время нашего последнего разговора вы угрожали сделать из моей печени паштет, — напомнил ей Кристофер.
— Смешно, ведь я даже не люблю печеночный паштет.
— Вы также пригрозили убить моего пожилого дворецкого.
Ее глаза округлились.
— Уэлтона? Как я могла такое сказать? Я обожаю Уэлтона, да и не убийца я.
Выражение ее лица говорило красноречивее слов.
Убийца здесь не она, а он.
— По утрам вы явно больше склонны к насилию.
Она покачала головой, глядя на него как на умалишенного.
— Вам приснился странный сон? Кошмар?
Арджент уже стал подумывать…
Глядевший поочередно на обоих, в разговор дипломатично вмешался фальцет Якоба:
— Вы будили маму до девяти?
— Да, — подтвердил Кристофер.
Мальчик покачал головой с отнюдь не детским сочувствием.
— Весьма опрометчиво, — проговорил он с мягким упреком, в котором послышалась искренняя мужская солидарность. — Мама до девяти не встает, и вам лучше было дождаться десяти.
— Учту на будущее, — благодарно кивнул Кристофер, вызвав на лице мальчика широкую улыбку.
Милли задохнулась от удивления, граничащего с возмущением.
— Не имею ни малейшего представления, о чем это вы оба говорите, — фыркнула она, затем нерешительно перевела взгляд с одного на другого. — Неужели по утрам я такое чудовище?
— Да, — в один голос ответили Якоб и Кристофер.
— Хм, — поджала губы она.
— Все в порядке, мама, — гладя маленькой ручкой по ее плечу, кинулся утешать ее Якоб. — Помнишь, что я чудовище, когда не посплю днем?
Милли улыбнулась и наклонилась, чтобы поцеловать его макушку.
— Ты всегда ангел.
— Я чудовище ночью… в темноте, — с невеселой усмешкой признался Кристофер. Ироническое признание посреди, казалось бы, невинного разговора.
— Неужели, мистер Арджент? — спросил Якоб.
— И даже худшее из всех чудовищ.
Дитя вновь обратилось к Милли:
— Ну вот, мама, видишь? Мы все иногда чудовища.
И Милли, устремив взгляд пленивших Кристофера сияющих темных глаз не столько на сына, сколько в пустоту кареты перед собой, прошептала:
— Мы все.
Глядя на эту красавицу, чья кожа, казалось, сияла даже в полумраке экипажа, Кристофер произнес:
— Возможно, вчера я был чудовищем. Поступил с вами чудовищно.
Не в его обычае было извиняться, просто, пытаясь избавиться от сального чувства в душе, он признавал, что ночью, возможно, поступил с ней неправильно.
