Он сделал шаг вперед, его ноги соприкоснулись со складками ее юбок, однако ее он не тронул, пока не тронул.
— Думаете, я шучу?
— Не понимаю, зачем вы так…
— Этот мальчик — не ваш сын, — прорычал он. — Вы мне лгали!
Милли сузила глаза, мигом позабыв об очаровательности.
— Якоб — мой сын.
— Вы что, считали меня полным идиотом, думали, я не пойму, что вы девственница? Полагали, что я не замечу крови?
— Я думала, вам плевать.
Синие огоньки в его глазах вспыхнули и погасли, а сам он застыл, будто каменное изваяние.
Милли встала и выпятила подбородок, демонстрируя, что не уступит ему в упрямстве. Огня ведь в ее глазах не меньше, чем в его — льда.
К ее удивлению, он отступил, наткнулся на умывальный таз, обнял тот обеими руками, уставившись на бултыхавшуюся в нем грязную воду. Он явно не подозревал, что она видит выражение его лица в зеркале. Прорвавшиеся сквозь парадный мраморный фасад нерешительность и сомнения и что-то куда более мрачное под ними.
Милли вышла вперед.
— Последние пять лет Якоб жил со мной. Я его любила, ходила за ним, ночами не спала, когда он болел, обливая его маленькое тельце тревожными слезами. Утишала его страхи, хвалила за успехи. Недоедая, отдавала ему последний кусок. Я подарила вам свою… — Она замолкла, не способная выговорить более ни слова, и в ее глазах заблестели слезы. — Этот мальчик — мой сын! — указала она в сторону комнаты, где спал Якоб. — И я — его мать. И разрази Господь того, кто против.
Черт, но произошедшее только что между ними ее ранило. И не столько тело, сколько душу. Этого она не ожидала. Подготовиться к этому не сумела. Без всякой разумной причины почувствовала себя ранимой как никогда. Как он посмел выторговывать соитие, а потом наказывать ее за то, что она дала ему желаемое? Он что, считает, что она еще перед ним в долгу?
— Вам следовало мне рассказать.
Он поднял голову так, словно та налита свинцом, и в зеркале она встретила его обвиняющий взгляд.
— Простите, мистер Бентли Драмл, что я не была с вами абсолютно честна с самого начала, — съязвила она. — Однако пока не явились вы, эта тайна хранила нашу безопасность. И я делала то, что надо, чтобы Якоб был в безопасности. — Ее голос пресекся. — Чтобы избавить его от ужасной правды.
Потому что правда была слишком ужасна. Слишком жестока. Ей не хотелось, чтобы Якоб узнал и возненавидел весь мир.
— А вам не приходило в голову, что эта ужасная правда могла бы стать ключом к разгадке всей ситуации?
Он повернулся, чтобы облокотиться на тяжелый умывальный таз, скрестил руки на груди, а рукав его рубашки все еще был закатан над повязкой.
— У меня были другие мысли. — Милли уставилась на повязку и невольно, забыв, что сидит на кровати, откинулась назад, пока не повались на нее. Она рассматривала кожу его руки, густо усеянную веснушками под медно-красными волосами, не совсем такими, как те темно-рыжие локоны, которые он откинул с глаз. — И кому в этом мире я могу доверять? Вам?
На сей раз уже она не могла заставить себя посмотреть ему в глаза и потому уставилась на эту руку, подумав, что веснушки появились на палящем солнце, когда он работал на железной дороге. Невинный мальчик, выполняющий работу осужденного.
— Расскажите мне, — приказал он ей полушепотом. — Я послушаю.
Этого ей еще никто никогда не предлагал.
— Даже не знаю, с чего начать, — вздохнула она.
— Начните с того, кто мать это мальчика.
Милли кивнула, сердце забилось у нее прямо под горлом, как будто стремясь вырваться наружу. Сейчас ее так легко сбить, и она надеялась, что он ничего не скажет. Беспощадному мужчине, стоявшему против нее, облокотившись на умывальный таз, это ничего не стоило.
Без жалости.
— Меня зовут Миллисент Каролина Лапински, — немигающим взглядом уставившись на его руку, произнесла она. — Агнес, родная мать Якоба, была моей лучшей подругой. Ее настоящее имя Агнес Мертенская, и жили мы в польском квартале на Рипен-стрит в Уайтчепеле. Детство наше похоже. Мой отец умер, когда я была маленькой, ее отец их бросил. Моя мать допилась до смерти, ее — погибла от опиума. У нас обеих несколько братьев, но у нее еще две сестры.
Из мрачных глубин прошлого неотмщенным, но незабытым привидением всплыло лицо Агнес.
— Мы обе сбежали из Уайтчепела, как только смогли, и я уговорила ее вместе со мной вступить в актерскую труппу, несмотря на то что она была болезненно застенчива. Мы обе сменили фамилии. В моей, как мне тогда казалось, слышалось что-то парижское и изысканное. Агнес по мужчине, в которого влюбилась, лишь первому в ряду многих, разбивших ее сердце, стала Миллер.
Милли, наконец, подняла взгляд на загадочное лицо Арджента. Еще никогда прежде так страстно ей не хотелось заглянуть в чье-то сердце. Прочитать мысли. Его выражение, как всегда, ни о чем ей не сказало.
— Понимаете, мистер Арджент, мы с Агнес были абсолютно разные. Ей хотелось встретить настоящую любовь. А мне хотелось любви всей Британской империи, ради которой я пожертвовала личной жизнью. У меня не было ни любовников, ни беременностей, ни замужеств. Я осталась недотрогой и знала, что так я стану звездой. — Из ее горла вырвался страдальческий стон. — Теперь-то я понимаю, насколько все это кажется пустым по сравнению с битвой за жизнь моего сына. Да… Якоб изменил все. Агнес никогда мне не говорила, кто отец Якоба. Знаю только, что она его любила и была убеждена, что и он ее любит. Она сказала, что есть обстоятельства, о которых она никогда мне не рассказывала, из-за которых они не могут быть вместе. Я знала, когда она с ним встречалась, потому что она оставляла со мной Якоба на вечер, а потом несколько дней после свидания ходила как в воду опущенная. Однажды, когда Якобу было четыре года, она дала мне письмо и попросила не читать его, а хранить в надежном месте. Сказала, что это письмо от отца Якоба, что тот бросает, наконец, свою бездетную жену и делает Якоба своим законным наследником. Я никогда не видела ее настолько счастливой, настолько окрыленной надеждой. Она расцеловала нас с Якобом и оставила его мне на вечер. Сказала, что встречается с его отцом, чтобы обсудить их совместное будущее, и она все расскажет мне, когда вернется, но… — Прилив эмоций не дал ей продолжить.
— Она никогда больше не вернулась, — договорил Арджент то, что не смогла произнести она.
Милли почувствовала, как у нее скривилось лицо, и закрыла его руками.
— В тот день я сильно на нее рассердилась, потому что она взяла мои любимые перчатки. Но мне их вернул главный инспектор Морли… в ее… крови. На перчатках были вышиты мои инициалы. Ее тела так никогда и не нашли, только части. Только… одну часть. Ее матку. В которой все эти драгоценные месяцы она носила милого Якоба. Вырезанную из нее, как из животного. Вот когда… тогда я и поняла, что он в опасности. Я сменила труппу и взяла Якоба к себе. — Милли зарыдала, пальцами вытирая слезы.
