Любовник?
Скорее монстр.
— Думаю, вы правы, Уэлтон, я надену эту рубашку.
Обоим потребовалось некоторые усилия, чтобы надеть на него и не испачкать рубашку, но едва застегнув ее, он закатал правый рукав выше локтя и возобновил утомительное сшивание раны.
— Я буду рядом, если понадоблюсь вам или мисс Ли Кер, — многозначительнее, чем когда-либо, сообщил ему Уэлтон.
Сосредоточенно нахмурившись, Арджент кивнул и был предоставлен себе.
Боже, просто невозможно сделать нечто, требующее такой исключительной ловкости, с таким стойким, небывалым у него возбуждением, заявлявшем ему, что рана могла подождать.
Но не женщина.
Однако совокупляться с такой женщиной, как Милли Ли Кер, с глубокой кровоточащей раной на руке даже ему казалось варварством.
Он хотел быть абсолютно уверен, что ее прекрасной фарфоровой кожи никогда не коснется кровь. Сам он готов был в крови искупаться, но не позволит ей коснуться такой женщины, как она.
Мать. Пекущаяся снять обувь, чтобы не запачкать простыни и поудобнее уложить спящего ребенка. При воспоминании о том, с какой нежностью, на которую способна только любящая женщина, она убрала волосы с закрытых глаз Якоба, он ощутил незнакомое и странное порхание в груди. Словно в ее ловушку залетел колибри и, трепеща крыльями, искал выход.
И от этого слабого трепетания под ребрами у него перехватило дыхание.
Дверь ванной скрипнула и приоткрылась, и Арджент стиснул зубы.
— Уэлтон, принесите мне из шкафа водку. Полагаю, эта рана слишком долго была открыта. Не хочу, чтобы началось заражение.
Дверца шкафа открылась и закрылась, а Арджент, сделав один из стежков шире, чем следовало, проклинал свою косорукость.
— Это ваша кровь была на ковре в моей гримерке?
Арджент мог на пальцах одной руки сосчитать случаи, когда он был по-настоящему поражен. И каждый раз все заканчивалось болью, не стал исключением и этот, когда при звуке голоса Милли Ли Кер он со всего размаха вогнал в кожу иголку.
Бутылку водки она, прижав к старинному жемчугу и бархату своего костюма, несла, словно вино причастия, а приближалась к нему, будто он был раненым медведем.
— Все это время вы были ранены.
Арджент не знал, как отвечать, поскольку утверждение больше походило на обвинение. Кроме того, из ее прически выбился беспорядочный поток кудрявых волос, ниспадая на грудь ониксовым водопадом. Как ему, черт возьми, два слова связать, когда она так выглядит?
Он хотел ее. Боже, как он хотел ее.
Хмуро опустив углы ярко-красных губ, она проскользнула мимо, чтобы поставить бутылку на скамью у окна рядом с чистыми бинтами, которые отодвинула в сторону.
Арджент замер, глядя на нее, с наполовину зашитой рукой, заинтересованный, что она собиралась делать дальше.
Она села. Подняла взгляд на него и, сделав широкий жест, произнесла:
— Вы терзаете руку. Позвольте мне закончить.
Он поглядел на свою работу в зеркале. Ее наблюдение было верным: те несколько стежков, которые ему удалось сделать, походили на усилия слепца или несмышленого ребенка. Он всегда сам зашивал свои раны. Для человека навроде него было небезопасно показывать другим свои слабые места.
— Я почти закончил, — заверил он.
— Вы только начали, — не согласилась она. — Теперь садитесь, я знаю, что делаю.
Пришла целая жизнь с тех пор, когда кто-то осмеливался с ним спорить, не то что приказывать. Мгновение он постоял, решая, что делать, и затем, только потому, что просто не смог представить себе ничего другого, подошел к окну и встал перед ней.
— Откуда вы знаете? — усомнился он.
Милли повернулась к бутылке, взяла один из бинтов, и на ее лице появилось решительное выражение, которого он прежде не видел.
— У меня два старших брата и младший. В моем доме кому-то вечно нужно было что-нибудь зашивать.
— Где они теперь? — спросил он, сильнее, чем она, пораженный тем, что его неожиданно заинтересовала ее жизнь.
Взгляд ее помрачнел, и он пожалел, что спросил.
— Двое иммигрировали в Америку, а со старшим братом… мы не близки.
— Почему? — настороженно спросил он.
Опрокидывая бутылку, чтобы увлажнить бинт, она усадила его и потянулась к его руке.
Чувственная дрожь пронзила все его тело, когда ее пальцы коснулись его кожи и ее маленькая, нежная ладонь сдвинула края раны на предплечье.
Арджент привык сидеть неподвижно. Привык тихо караулить добычу, заманивая ее в свою ловушку. Однако на сей раз он замер совсем не поэтому.
Как многоопытный охотник, он чувствовал ее тревожное сомнение и знал, что, хотя она рискнула приблизиться, любое неожиданное движение или резкое слово моментально ее отпугнет. Он не мог припомнить, когда в последний раз кто-то к нему прикасался иначе как с намерением навредить.
И, хотя она собиралась причинить ему боль, удовольствие от нежного прикосновения ее пальцев к его руке превзошли все, что ему доводилось испытывать прежде.
— Будет жечь, — предупредила она.
— Знаю.
Он промывал алкоголем раны и поглубже. И был хорошо знаком с пронзительной болью.
Растянув влажный бинт между пальцами, именно она вздрогнула, когда приложила его к разрезу. Но на него жгучая боль подействовала так, как никогда раньше, жаром устремившись вниз, к его уже налившемуся члену. Сжав его. Выгнув его.
Арджент содрогнулся от волны похоти, настолько мощной, что он едва сдержал стон.
Отняв бинт, она взяла у него иглу, и пальцы их соприкоснулись, почти сплелись, и он с трудом сдержался, чтобы отпустить ее руку. Не удерживать ее. Пропустить ее пальцы между своими, а потом…
— Я очень постараюсь быть нежной. Знаю, вам, мужчинам, швейные иглы страшнее пули.
С легкой улыбкой она чуть надавила, сводя края раны, и быстро, но изящно пропустила сквозь них иглу.
— Швейных игл я не боюсь. Скорее я к ним привык.
Этими словами он хотел ее подбодрить, но судя по тому, как она нахмурилась, они возымели противоположный эффект.
— Не сомневаюсь, — пробормотала она, не отрывая глаз от ряда прокладываемых ею крошечных точных стежков. — Знаю, мистер Арджент, что не поблагодарила вас как следует за спасение Якоба сегодня вечером. Это ранение вы получили из-за него, и потому не знаю, смогу ли когда-нибудь расплатиться с вами.
Арджент не понимал, о чем она. Она расплатится с ним, как только рана будет перевязана. На самом деле, сидя в ее плену, с рукой, схваченной ее нежными пальцами, он начинал думать, что, хотя спас ей жизнь, барыш от сделки достался ему.
