Адвокат мешком свалился ему на руки.
Арджент позволил ему рухнуть на пол, а затем провел по волосам дрожащими руками. Он был слишком крут, потерял контроль над собой. В его арсенале были разные средства получения информации: манипуляции, запугивание или насилие. Теперь же, хотя Дэшфорт еще жив, он может умереть от раны головы, а если выживет, то сможет предупредить Фенвика, что за ним придет Арджент.
Потому что он за ним придет.
Вытащив из кармана удавку, Арджент встал над упавшим лицом вниз мужчиной. Кровь с его волос текла по тонкой шее.
Много времени не потребуется.
Сегодня вечером Дэшфорт не отправится в бордель. Мальчики будут избавлены от него. Богатым придется подыскать себе другого нечестного адвоката для обстряпывания грязных делишек.
Плавным движением Арджент сделал так, чтобы мужчина больше никогда не проснулся.
— Сэр Дэшфорт? — Тень мелькнула за закаленным стеклом за миг до того, как легкий стук вернул Арджента в холодную реальность. — Сэр Дэшфорт, я слышала шум. С вами все в порядке?
Когда загремела дверная ручка, Арджент нырнул в кабинет Дэшфорта, едва успев оттащить тело, и открылась дверь. Сквозь шум оконной защелки, когда открывал окно, чтобы выбраться на карниз, он расслышал удивленные возгласы и крики, призвавшие полицию и доктора.
Черт. На улице полно людей. Бобби вызваны и, если не поспешить, гвалт привлечет к зданию внимание и его наверняка заметят.
Соседнее здание, коммерческий склад красного кирпича, отстояло примерно на ширину гроба. Отлично. Спиной к стене он, балансируя, прошел по карнизу, едва заслуживавшему своего названия, и подобрался к узкому переулку. Беда зданий в этой новой части города состояла в том, что украшения навроде карнизов шли только по фасадам, обращенным к улице. Переулок, чуть шире его плеч, был не более чем славной сточной канавой, а также мусорной свалкой.
Арджент взглянул на улицу. В конце зимы небо было на удивление ясным. Холод заставлял людей кутаться в шарфы и плащи и ускорять шаг в надежде найти теплый очаг там, куда они спешили. Казалось, по сторонам никто не смотрел.
Три высоких этажа отделяли его от земли. От свободы. Единственной возможностью было использовать умения, приобретенные, когда он взбирался по плоским каменным стенам Ньюгейта, и усовершенствованные во время кровавых засад Подпольной войны.
Ему нужно действовать быстро.
Ноги у него достаточно длинные, чтобы встать над прогалом. Твердо стоя одной на карнизе, другую ногу и руку он вытянул, чтобы опереться на соседнее здание. Дотянувшись ногой и рукой, он встал враспор между домами. Игнорируя стиравший ладони острый кирпич, он, как раскинувший лапы паук, цепляясь по очереди ногами и руками, полез вниз, пока не добрался до булыжной мостовой.
Спускался он пригнувшись, лишь одна кутающаяся прохожая его заметила. И как истинная горожанка решила, что обращать внимание на странные происшествия небезопасно и, плотнее завернувшись в плащ, ускорила шаг.
Выпрямившись, Арджент сложил пульсирующие ладони в кулаки, зная, что боль ослабеет, когда он охладит их.
Хотя то, как холод мог проникнуть в поток непрестанно льющегося сквозь него расплавленного тепла, сбило бы с толку самых прославленных ученых.
Что, черт возьми, произошло? Задуманное как терпеливый допрос в одно мгновение обернулось полным бедствием. А он стоял тут, в тени переулка, с пульсирующей в висках кровью, содранными руками и ни на йоту не приблизившись к истине.
Его разочарованный вздох отразили камни, прежде чем с ними столкнулся его кулак. Хотя суставы не пострадали, кожа была содрана и кровила. Ему требовалась боль. Боль всегда его муштровала. Концентрировала. Затачивала на смерть.
На сей раз от нее было мало толку.
Он быстро шел прочь от здания, где был кабинет Дэшфорта, пока не забрел в еще один узкий темный переулок со слепыми каменными стенами без окон, а потому не способными ни о чем донести. Чтобы успокоить лихорадочный пульс, он повернулся и прижал голову к холоду, к холодному камню, пытаясь вернуть холод в свою душу.
Переулок стал его чистилищем, местом мучительного страдания, местом размышления. Один в центре города, почти такого же бессердечного, каким всегда был он.
«Если вы меня не поцелуете, я умру».
Холодный ветер напомнил о теплом дыхании Милли на губах. Не поцелуй он ее в тот вечер, она бы умерла — от его руки. Он спрашивал себя: понимает ли она это теперь? Теперь, зная, кто он такой. Что он такое.
Даже там, в темноте лестничной клетки, где он впервые поцеловал ее, ее лицо лучилось светом, которого он никогда прежде не видел. Он собирался убить ее. Собирался сломать милые кости шеи и рассеять чары, навеянные ей в танце. Было так легко погасить свет, струящийся из-под ее золотой кожи, из обсидиановых глаз, сиявших в ночи Лондона самыми яркими звездами.
«Если вы меня не поцелуете, я умру».
Она сказала это, словно бы зная, что ее жизнь в его руках и, поцеловав, он мог спасти ее.
Он еще никогда никого не спасал. Никогда не откликался на страстные мольбы жертвы сохранить жизнь. Не проявлял милосердия, не давал пощады и даже не знал, что способен усомниться. Призраки грехов не преследовали во сне. Поскольку снов никогда не было. Легче не видеть снов, чем избавиться от кошмаров, которые кажутся бесконечными. В его жизни не было ни страха, ни сожаления. Чего ему бояться? Любые кошмары будущего были грезами по сравнению с тем, что похоронено в его прошлом.
Однако все изменилось в тот момент, когда они прижались друг к другу. Она не боялась его, хотя не знала, что просила поцелуя у самой смерти. Она была просто женщиной, без ухищрений и уловок, женщиной, верящей, что прикосновение мужчины позволит инстинкту и восприятию влить в нее тот вибрирующий свет, а Арджент всеми фибрами черной души был уверен в том, что не поцелуй он ее, она бы и вправду умерла.
А он… захотел, чтобы она жила. Чтобы взять ее. Чтобы она принадлежала ему.
Для такого человека, как он, желание опасно. Желание, обладание чем-то означает возможность потерять. Нечто, дающее врагам козырь против него.
Он никогда ничего не желал. А теперь мягкость ее губ ежеминутно преследовала его. Тепло ее губ наполняло его, пока не возникло желание, и страсть жгла и рвала его нутро.
Она хотела его. Он не мог этого допустить.
Она задыхалась и открывалась, мягко и охотно. Ни одна женщина никогда не делала для него ничего без денег. Ни одна не теряла голову. В его мире никто не предавался страсти. Не принято было искать темные уголки для любви. В тени мог прятаться кто-то вроде него. Да и деньги мешали.
Но в ту ночь, накануне своего величайшего триумфа, Милли Ли Кер, любимица Лондона, провозглашенная красивейшей женщиной в империи и за ее пределами, пожелала его.
Да, пожелала она Бентли Драмла.
