Пролог
Ньюгейтская тюрьма, Лондон, 1855 год
Это была настоящая пытка.
Мышцы Кристофера Арджента непроизвольно сводило. Мешаясь с моросящим дождем, капли пота, стекая, саднили тело, как впившийся гнус. Все на свете готов он был отдать за то, чтобы их вычесать. Зубы сжимались так, что заныла челюсть, но Кристофер, опасаясь последствий, старался казаться расслабленным.
Косясь на своего шифу
[1], он в точности повторял его жесты, отчаянно силясь не отставать. Или, вернее, не опережать замедленного темпа плавных движений, преподаваемых ему мастером Ву Пином с необычайной отчетливостью.
— Знаешь, мой мальчик, почему мы занимаемся «Сиу Лим Тао»
[2] под дождем? — спросил мастер на своем ломаном английском, не нарушая ни ритма, ни четкости движений. С начала сегодняшней тренировки он впервые обратился к Кристоферу.
Кристоферу непросто было говорить и одновременно правильно выполнять упражнения, такой сосредоточенности требовал их причудливый рисунок. Но он сделал героическое усилие.
— Я наказан, — осмелился предположить он, — за то, что побил Джона и Гарри…
— И?
Надеясь сбросить бремя стыда, Кристофер глубоко вздохнул, но замер, и ему пришлось взять себя в руки и сосредоточиться, чтобы снова следовать ритму своего шифу.
— И Хью, — прошептал он.
Мастер Пин промолчал на вдохе, снова приводя к груди выброшенное вперед ребро ладони для защиты.
— Мальчик, я — твой шифу. Как это слово будет на твоем языке?
Кристофер знал.
— Учитель.
Ву Пин коротко кивнул в знак одобрения.
— Не мне тебя наказывать. Я учу…
Казалось, молчание затянулось на целую вечность, пока они выполняли требующие точности и соблюдения чистоты линий физические упражнения. Занимался Кристофер уже почти два года. Теперь, в одиннадцать лет, он почти дорос до взявшего его под крыло учителя.
— Сегодня, мой мальчик, я научу тебя быть как вода.
Мастер Пин всегда называл его «мальчик».
Глядя на серый влажный булыжник внутреннего двора Ньюгейтской тюрьмы, Кристофер слушал внимательно. О воде старик ему уже рассказывал, но тогда он, честно говоря, пропустил сказанное мимо ушей. Сейчас не прислушаться было просто невозможно — насквозь промокшему с ног до головы в упомянутой субстанции мальчику, дрожащему, страдающему и истощенному, наставление врезалось в память невольно.
— Вода податлива и текуча, — начал Пин, — мягка и принимает форму сосуда, всегда находя путь наименьшего сопротивления. Поддерживает жизнь. Ее легко перенаправить в другое русло на благое дело. Понимаешь?
— Да, шифу.
На самом деле, не совсем, но знал, что мастер Пин сумеет объяснить.
— Но в тоже время вода смертельно опасна, — продолжил мастер Пин. — Ее сила крушит даже камень. Она затопляет. Топит. Слепо сметает все на своем пути. Безжалостно. Беспощадно.
Старик остановился и повернулся к Кристоферу, с облегчением опустившему дрожащие руки. Он стоял и смотрел на маленького китайца, вспомнив, как однажды ему пришло в голову, что мастер Пин напоминает сосиску, круглую, согнутую и обтянутую жесткой кожей. Но вместе с тем этот маленький, вежливый чужестранец был самым опасным, смертоносным узником Ньюгейтской тюрьмы.
— Каковы пять возможных решений конфликта? — спросил Пин.
Кристофер порылся в памяти.
— Уклонение, приспособление, сотрудничество, компромисс и сила.
Пин еще пять раз коротко кивнул.
— Заметь, кулаки и сила годятся только в одном из пяти случаев. Знаешь почему?
Кристофер опустил взгляд на грязные камни двора, следя за темным ручьем нечистот, стекавшим в канализацию.
— Потому что я не должен драться, — пробормотал он.
— Неверно, — отрезал Пин, но рукой нежно приподнял лицо Кристофера за подбородок, чтобы посмотреть ему в глаза. — Потому что кунг-фу, которому я учу, — не для драки. Оно для убийства. И если тебе, защищая себя или другого, не надо убивать, ты не должен его применять.
Челюсти Кристофера сжались не от холода и напряжения, это вскипел в груди знакомый жар. Он не мог сдержать блеснувший в его глазах дерзкий вызов.
— Вы не слышали тех гадостей, которые они говорили о моей матери.
— Они говорили правду? — спросил Пин.
— Нет.
— Тогда почему это тебя задевает? — пожал плечами шифу.
Задевало по многим причинам, но сформулировать их Кристофер не мог, а потому промолчал и залился краской.
Взгляд черных глаз Пина смягчился, а в их уголках появились морщинки, словно он вот-вот улыбнется.
— Ты уже очень любишь воду, но твои эмоции слишком глубоки. Слишком сильны. Как в океане. Ты должен научиться обуздывать такие чувства, как гнев, ненависть, страх… — и невиданным дотоле дружеским жестом Пин положил на плечо Кристофера руку. — Любовь.
— Что? — выдохнул Кристофер.
— Перенаправить их в другое русло, как крестьянин реку для орошения полей. Превратить их в терпение, логику, безжалостность и силу. Только тогда из твоих рук сокрушающей силой бурного паводка потечет смерть.
Учитель Пин отвернулся от него, принял стойку, твердо упершись ногами в камни мостовой, и раскрытой ладонью ударил в стену Ньюгейтской тюрьмы. От удара раскрошился кирпич, а по стене пошли трещины.
Кристофер раззявил рот, и дождь полился в него.
— Как вы это сделали?
Пин подмигнул.
— Я покажу тебе завтра. Если ты бьешь не в цель, а сквозь нее, то сила передается дальше и цель рассыпается.
— Вы можете показать мне сейчас? — с надеждой спросил Кристофер.
Пин покачал головой.
— Твоя мать захочет, чтобы ты вернулся в камеру. Скоро ужин.
— Как вы…
Часы пробили поздний час, и Кристофер резко повернул голову к сторожевой башне. Казалось, даже в такие бессолнечные дни загадочный старик всегда знал, сколько времени. Обернувшись к мастеру Пину, Кристофер увидел, что стоит во дворе один.
Дрожа больше от возбуждения, чем от холода, Кристофер сквозь дождь пробрался под ржавой решеткой в коридор, прозванный ньюгейтскими заключенными Тропой Мертвеца. И прежде чем постучаться в железную дверь между мужским и женским отделением, он, заглянув в ходы тюремных катакомб, поприветствовал нескольких знакомых.
