Писательница L, неудачница Люба, возлюбленная того, кто представился ей Робертом Фростом, вскрикивая от неожиданности, хлопается на каменный пол. Затем уже кричит от боли, цепляясь при этом за ножку стола. По законам жанра стол должен покачнуться, посуда и напитки – с грохотом свалиться на пол рядом с потерпевшей. Но столы здесь устойчивые, вода и недопитый зеленый чай даже не расплескались, а бедная Люба продолжает сидеть на полу, раскинув ноги, обутые в изрядно стоптанные башмаки.
Люба ударилась с размаху и так неудачно – самым копчиком, порвав юбку по шву; она кричит – от боли, от потрясения, от унижения.
– Да как же это вы так!.. – Нина растерялась, даже рот забыла закрыть.
Она совсем не ожидала такого оборота, она хочет помочь новой знакомой, поднять, усадить, но Люба не может даже пошевельнуться, пронзенная насквозь резкой болью.
– Позвольте я отвезу вас в ближайший госпиталь, – уговаривает ее Нина.
– Нет-нет, ни в коем случае.
Любе все же удается встать. Преодолевая боль, она перевернулась, осторожно оперлась на руки, затем приподнялась на четвереньки. Боль, и стыд, и злость, и шок. Надувшись, словно перезрелый помидор, она пыхтит. Ползет, подтягивается, тело не послушно ей, руки дрожат от напряжения, но она все же упорно ползет, как улитка, дюйм за дюймом, подтягиваясь на слабых руках. Уцепившись за стол (высоко), затем за стул (уже лучше), подтянувшись, подавляя стон, кряхтение, она встает. Теперь она уже стоит, прижимая к груди растерзанную, раззявившуюся всем нутром, раскрывшуюся сумку, а второй рукой инстинктивно держится за бок. Единственное желание обуревает ее – как можно скорее удрать, убежать, исчезнуть. Уйти, спрятаться от позора, от обиды.
– Но у вас там может быть перелом!
– У меня нет перелома, спасибо… я… я хочу… я пойду, я, пожалуй, пойду… Не беспокойтесь, ничего страшного, мне всего лишь надо дойти до гостиницы. Я уверена… мне так кажется, это просто синяк, ушиб… Я отлежусь.
– Но я просто обязана!.. Это моя вина, это из-за меня вы упали.
– Нет, спасибо, мне уже лучше, честное слово. Я пойду, я пойду, пожалуй… Извините меня, я пойду. Простите… Очень рада… рада была… с вами познакомиться. Может, мы еще встретимся…
– Люба, ну постойте! Я хотя бы вас провожу!..
– Ни в коем случае!
У нее испуганный вид. Вдруг эта женщина, такая молодая, ухоженная, уверенная в себе, вдруг она и впрямь пойдет вслед за ней? Та же устремляется ей вслед, побросав мелкие женские штучки-вещицы в свою большую, роскошную, дорогую сумку-хобо фирмы «Сальваторе Феррагамо».
8
У себя дома, в пригороде Бостона, Люба ухаживает за маленьким садиком, выращенным собственными руками. По выработавшейся за последние годы привычке она постоянно оглядывается вокруг, куда бы ни поехала, в поисках интересных растений, но даже эта привычка оставляет ее в данный момент. Припадая на правую ногу, она торопливо – ей кажется, что торопливо, – охая, подволакивая пострадавшую ногу, изо всех сил старается поскорее убраться отсюда вон, скрыться, убежать с места позора. Но Нина конечно же догоняет ее:
– Да не спешите вы так! Вам нельзя, вам нельзя так торопиться, это вредно для вас… для вашей ноги!.. Люба, ну послушайте же меня, я хочу вам помочь.
– Нет-нет, не надо!
Люба прячет глаза, чтобы не смотреть на свидетельницу и косвенную виновницу своего позора, падения. Если что беспокоит Любу в этом мире больше, чем желание писать, быть любимой, нужной, это страх перед оголенностью, перед унизительной картиной публичного позора, падения; нежелание, ужас показаться смешной, жалкой.
– Но я же все равно вас догоню, а вы будете прыгать… и вам будет больно, – летит ей вслед.
Раздосадованная Нина решает закурить, чтобы снять напряжение, как-то занять себя. Ей не свойственны минуты слабости, растерянность; ей смешно. Может, она и впрямь устроила это представление? Подставить бедной Любе подножку… Куда, ну вот куда она так бежит?
– Не надо идти за мной, не надо…
Люба отмахивается от Нины, остановившейся, чтобы прикурить, а ветер мешает ей, она щурится. Люба тоже остановилась, хотя могла бы ковылять дальше, как подбитая курица, скрывающаяся от своего мучителя, вернее, мучительницы.
– Хотите, может, закурить? – спрашивает Нина.
– Я не курю, – говорит Люба, но затем неожиданно для себя соглашается. – Ладно, – говорит она, – давайте мне вашу сигарету.
Так они стоят, прислонившись к стене здания, выкрашенного в синий, пронзительно-синий цвет. Стоят, прячась от ветра, разглядывая, оценивая друг друга, в простенке между торговыми пространствами, заполненными мелкими радостями американского потребителя – растратчика, покупателя, вершителя судеб чужих миров, хозяина судьбы и мира вещей.
Неожиданно для себя эта женщина – жена, мать, дочь, любовница призрака – содрогнулась, возмутившись собой, своей судьбой. Встряхнувшись, узрев (осознавая?), Люба на мгновение почувствовала, что она высвобождается из своего многолетнего, мучительного плена, а где-то под ребрами разрастается желанная пустота, легкость; неумело обсасывая сигарету, затягиваясь судорожно, глотая дым, кашляя, она начинает робко улыбаться, вновь кашляет, моргает, на щеках у нее проступает влага. Откуда? Она плачет и улыбается. Кашляет и смеется.
Нина поглядывает на нее с недоверием. Через минуту они уже дружно смеются. Смеются вместе. Раньше это называлось – дружно смеются.
9
На самом деле все происходит крайне быстро. Ну как в кино.
Отсмеявшись, Нина усаживает Любу обратно все в то же кафе-стекляшку. Люба сидит боком, стараясь пристроить себя в кресле с наименьшим ущербом для пострадавших частей тела. Роберт исчез. Похоже, она уже не думает о нем. Теперь она ждет новую-давнюю свою знакомицу даже с некоторым нетерпением и очевидным дискомфортом. Нина же устремляется в гостиницу, садится в «форд», чтобы поскорее отправиться за только что приобретенной знакомой с намерением отвезти ее в ближайший госпиталь.
Путешествие оказывается недолгим. Все здесь, в Северном Конвее, маленькое, близкое; все здания, службы расположены недалеко друг от друга. Возможно, уже в машине они обмениваются ключевой информацией. Как людям найти друг друга в этом мельчайшем из миров?
Скажем, так: Вы откуда? – Не может быть! – А я… Скажите, а не знаете ли Вы? – Really? – и так далее.
Возможно, им пришлось поблуждать по госпитальным холлам и этажам. Одна ковыляет, другая придерживает ее за локоть, стараясь держать дистанцию, но страдая от любопытства. Она мгновенно ориентируется в госпитальном лабиринте. В отделе финансовой помощи, когда Нина подписывает необходимые бумаги в качестве поручительницы за пациентку, она смотрит на анкеты, заполненные Любой, читает ее фамилию, год рождения, место жительства, совмещает в голове, складывает эти знания вместе – и делает ошеломляющий вывод.
