– Что же это такое? Что есть эти буквы, которые я пишу, что есть эти слова? Я полагала, это спасение от одиночества, но поняла, что это та же ловушка…
– Я не знаю, Люба, что тебе сказать. Я ведь писал медленно, порой годами. Но каждое мое стихотворение, каждое новое творение – победа над унынием, страхом, над хаосом и ленью.
6
Между тем беспокойная Нина, устав от наблюдений, нуждаясь в перемене деятельности, встает со своего места у окна и направляется к стойке за очередной порцией кофе – в поисках возможности подойти поближе к странной женщине. Необходим предлог. Она завязывает подобие необязательной беседы со скучающим барменом, расспрашивает его о погоде, интересуется, как идет бизнес, затем делает свой выбор. Важно на время остановить потребление кофеина, так решает Нина и заказывает зеленый чай. Сидение в кафе – новое американское явление, внедренное, инсталлированное. Заимствованное времяпрепровождение. Из Европы, а может, из бесчисленных голливудских целлулоидных движущихся картинок, фильмов, набивших оскомину, но напрочь застрявших в голове, – новое сибаритское занятие среднего американца, одиночество в толпе. Так думает Нина. Возвращаясь за свой столик (пункт наблюдения за персонажами), она невзначай задевает стул, на котором, не видимый ею, сидит Роберт Фрост.
Возможно, она делает это намеренно. Уж очень нелепа женщина, лепечущая себе под нос нечто неразборчивое, размахивающая руками, сложившая страдательно-страстную маску-гримасу на белом, еще не очень старом, впрочем, даже привлекательном лице.
– Ах, зачем вы! – восклицает Люба на хорошем английском.
Такой живой, такой реальный Роберт, с его сигарой, в этой непринужденной позе, в жилетке и мягком твидовом пиджаке, растворяется как дымка, как туман, словно не было его рядом, словно не говорил он с ней всего лишь секунду назад.
– Простите?
– Вы толкнули…
– Я толкнула?
– Толкнули… вы его толкнули…
– Я его толкнула?.. Его? – Нина оглядывается, но не видит никого, кроме двух девочек в углу у стойки.
– Ну да, его. – Очнувшись от забытья, Люба обращает, наконец, внимание на собеседницу.
– Здесь кто-нибудь был? Я никого не заметила.
– Был… Он здесь был, а теперь его нет…
Люба растерянно оглядывается. Смотрит по сторонам, складки на ее лице разглаживаются. Она похожа на ласточку, эта женщина. Что-то необычное, птицеподобное есть в ее облике; а еще у нее как бы летящие брови, слабые губы, высокие скулы.
– Ах, нет, ну что вы… – лепечет она, словно открывая слабый клюв (нет, не ласточка, у ласточки клюв сильный, хищный – может, цыплячий у нее клюв?), ловит воздух, словно ласточкин пронзительный крик, потерянный и страстный, готов вырваться из ее трепещущего птичьего горла. – Это я так, задумалась… Нет-нет, никого здесь не было. Никого.
Уж очень напористо отрицает она, качает головой, машет руками, и глаза у нее испуганные, расфокусированные, и волосы летят надо лбом.
Нина всматривается в нее не веря, любопытствуя:
– Мы знакомы?
– Я не думаю…
– Мы виделись в магазине.
– Да?
– Вы примеряли жакет.
– Да? А-аа… Да-да. Правда, я помню, вы там были!
– Ваш акцент… Вы говорите по-русски?
– Да! Откуда вы знаете? Ах да… У вас совсем нет акцента. Вы тоже говорите по-русски? Вы здесь родились?
– Вы мне льстите!
В чем же лесть? – удивляется про себя Люба. Понимает. Ну да, иммигрантская гордость.
– Вы позволите?
– Ну конечно!
7
Наконец они встретились. Нашли друг друга. Присматриваются. Любопытствуют. Нина присаживается за столик, и после первых фраз: «Откуда вы? Как здесь? Откуда приехали в Америку? Что делаете, чем живете», – после первых, необходимых, навязших в зубах фраз завязывается беседа. Вермонт, Массачусетс, Калифорния, горы, дороги, Канада, Америка, Россия, Европа. Работа, семья, опять Америка, опять дороги, странствования. Озарение происходит порой, сотканное из невидимых глазу мелочей; подсознание выжидает, приходит догадка. Нина предлагает пересесть поближе к свету, к окну. Люба все еще оглядывается, судорожно, резко вздрагивает, словно ищет кого-то; она пытается увидеть Фроста, но безрезультатно. И тогда встает, покорно следуя за новой знакомой. Женщины берут чашки, сумки, пересаживаются поближе к окну. Нина резка в движениях, порывиста, но за каждым шагом – хищная грация пантеры. Люба медлительна, словно спит на ходу. Всю жизнь ей говорили, что она совершеннейшая клуша, копуша, несобранная, витающая в облаках сонная гусыня. Теперь же ей словно подбили крыло. Ей нужен Роберт, а не эта женщина, что появилась ниоткуда. Люба растеряна, ей не хочется новых знакомств, людей, но незнакомка увлекла ее, заговорила; и она пошла за ней словно на поводу. И вот уже опускается на облюбованный ею стул, у самого окна. Сейчас усядутся рядышком, будут разговаривать. Потом узнают друг друга, распознают – и бросятся друг дружке в объятия, слезами обольются. Или же… все будет не так или не совсем так?
Какое красивое новое слово породили мы: развиртуализация. Это ведь превращение: ничто или нечто нематериальное превращается во что-то, из призрака – в живого человека, в тело, в котором и плоть, и кровь, и кости, и глаза, и зубы. Переход от эмоций, букв, воображения, желаний, проекций себя в пространство, от эссенции – в плоть, в жизнь, где все превращается, изменяется, распадается, гниет и прорастает. Но разве возможен такой переход от духа к телу без жертвы? Разве можно вот так запросто превратиться из призрака в живого человека, у которого и глаза, и волосы, и голос? Возможно ли? Без потерь, без предварительной, невосполнимой утраты? Нарушаются все вселенские законы: за каждую клеточку развиртуализированного тела полагается плата. Поэтому…
Старшая женщина последовала за младшей. Люба подхватила сумку и, как уже говорилось раньше, со вздохом, против желания, но не найдя подходящего предлога отказаться, покорно пошла к столику у окна. Издали облюбовав глазами стул (безотчетно, но уверенно – подальше в угол, глазами, лицом к людям, ко входу, обезопасив спину), стала опускать пухлый зад на круглое сиденье… Но просчиталась. Порывистая Нина дернула спинку стула на себя, чтобы сесть на него самой. Не было у нее никаких враждебных намерений, но медлительная Люба не удержалась, покачнулась, равновесие нарушилось. В это время ее пальцы судорожно пытаются ухватиться за край стола, тянутся, кисти рук беспомощно трепещут; она размахивает большой сумкой с книгами и покупками, хватает ртом воздух… Нина протягивает к ней руки, пытаясь поддержать. У нее быстрая реакция, но она в остолбенении, в замешательстве наблюдает за неизбежным падением, ошеломленно приоткрыв рот. Люба вскрикивает. С грохотом, неуклюже, некрасиво она падает на каменную плитку. На пол.
