Глава двенадцатая
Дочки-матери
1
Сидя в кафе у подножия нью-гемпширских гор, они еще не подозревали, что судьба уже свела их, то ли в насмешку, то ли готовя очередной тест на выносливость, – жестокий трюк, намек на будущее.
Две женщины нашли друг друга в Сети. Искали – и поиск увенчался успехом.
Встретились случайно. Одна – вспыльчивая, мстительная, воспламененная, поджегшая себя литературой, желанием славы, пылающая, как факел, на ветру, поддерживающая пламя страстной жаждой успеха.
Вторая – жаждущая любви, одинокая, опустошенная духовным одиночеством, бескрылым желанием воссоединения с миром.
Их свело нечто из прошлого: детская отстраненность, материнская недолюбленность, отцовская холодность или безответственность… или нерешительность…
Их свели: серое балтийское небо, Финский залив, тихая прелесть карельских глубоких озер, Невский проспект, игла Адмиралтейства, питерские туманы, властные бабушки, коммуналки, речи руководителей несуществующей уже страны, статьи нечитаемых газет, решения Политбюро, перьевые подушки, Мойка, Фонтанка, Нева…
Развели же, забросили в противоположные концы света, на побережья разных океанов, хорошо хоть, что в одно полушарие: принадлежность к разным поколениям, непохожие судьбы, опыт, темперамент, уровень ущербности, душевной боли, детские травмы…
Мы все подпорчены жизнью, damaged – побиты, надкусаны. Утруска, усушка, трещины, щербины, осколки, разбитые зеркала. Сердце в осколках, расколотая надвое душа. Неужели стоило найти друг друга, чтобы вот так тут же и потерять?
И, встретившись, пошли мы вдоль границы,
Чтоб каменной стеной замкнуться вновь,
И каждый шел по своему участку
И собственные камни подбирал…
[88]2
В юности будущая писательница N стремилась сбежать от семьи. Убегала раз пять. Ее находили в других городах, переправляли домой, обратно к папе, маме и бабушке. Упрямый, обиженный подросток. Девушка не просчитывала все варианты – приезжала к друзьям, родственникам; те, как добропорядочные люди, переправляли заблудшую овечку обратно в родимые пенаты. Возможно, подсознательно юная N так все и планировала – чтобы ее находили, жалели, обращали внимание на глубину страданий, винились перед обиженным ребенком. Страдания наверняка были – во всяком случае, ей так казалось. Может, дело в родителях? Артистический, тонкий, нервный подросток; грубые, нечуткие взрослые… Но те не хотели жалеть беглянку, виниться перед ней. Усталые, затурканные советской жизнью, работой, коммунально-семейными дрязгами, они тащили ее домой и пилили, пилили днем и ночью – за беспокойство, за проблемы, за упрямство, за непослушание, за стыд перед друзьями и родственниками. Юная N (тогда она еще мнила себя поэтессой), набычившись, разобидевшись, писала пламенные стихи, проклинала свою глупую, затурканную семью.
3
У писательницы L жизненная история складывалась иначе. В детстве она казалась приличным, тихим, послушным ребенком. Ее ставили на стульчик – и она читала стихи. И бабушка, гордая и величественная, радовалась за внучку, получая еще одно подтверждение тому, как правильно она ее воспитывает. В те времена мама юной писательницы все еще пыталась продлить свою беззаботную молодость, отправлялась в бесконечные туристические поездки, ходила в горы, пела песни, сидела у костра, ездила в командировки в Сибирь, в Синегорию, где проектировала, инженерила, любовалась красотами сибирской природы, но в основном мечтала найти нового мужа.
Конечно, придирчивой и любознательной N все эти подробности прошлого ее сетевой подруги не были досконально известны. Но она догадывалась. Догадливая была эта N. Проницательная, хитрая. Догадывалась, домысливала. Записывала, делилась с другом, циничным Георгием, художником и по совместительству развозчиком-водителем. «Развозчик я, – так говорил Георгий, – я „Нахум-транспорт“, вожу стариков по домам, по больницам. Лишь бы не померли в дороге». N не удивлялась – она всего навидалась в жизни. Приходила в гости к Георгию, садилась в садике за домом, укладывала ногу на ногу – и рассказывала. Но сначала выспрашивала.
– Так кого ты сегодня возил, Георгий?
– Кого я мог возить, Ниночка? Прошлое тысячелетие я развозил. Они мне – не вовремя приехали вы, Георгий, опять опоздали. Я им – не Георгий я для вас, Джордж. А насчет вовремя-невовремя – так для вас, дорогие мои, все теперь вовремя, раз вам жизнь пока продлевают. Задержались вы, господа, в будущем живете.
– Жестокий ты, Георгий, – смеялась Нина. – Работу потеряешь.
– Да разве же это работа, Ниночка! Художник я, развозчиком работаю лишь по совместительству. «Нахум-транспорт» – хорошо еще, что не гробовоз. Лучше ты мне расскажи, как твоя подруга-литераторша поживает. Что новенького, чем радует?
– У нее новая работа. Опять. Денег заработать не может, опубликоваться не может. На работе долго удержаться тоже не может. Несчастненькая она, Георгий.
– Тебе-то она на кой, Ниночка? Зачем тебе такая?
– А интересно, Георгий, как это такие женщины выживают, почему не повымирали. Таких уже быть не должно.
– Как не должно? Всегда такие были.
– Были, теперь же нет места для таких. Женский век наступил, суровый, жесткий. Женщина должна стать сильной. Прошло время таких, как эта L.
– Так ты ждешь ее исхода? Логического завершения?
– Хочу посмотреть, что дальше будет. Опять же, считай, подружка, сестра по перу…
Нина утрировала и недоговаривала. В словах ее была доля правды. Но только лишь доля. Привязалась она к своей сетевой подружке, писала ей откровенные письма, делилась надеждами. Победительницей была – жаловаться себе не позволяла. В письме же к невидимой, но понятной L зазорным не казалось. Как губка, пропитывалась от нее симпатией, жалостливой заботой; насыщалась и уходила по своим делам.
4
Люба осуществляла суррогатно-материнские функции без усилий. Жалостливая была. Падкая на эмоции. Однажды утром на экране компьютера увидела послание от женщины, известной ей пока лишь под именем «N». Не письмо – и-мейл, «мыло» – электронную весточку.
Она прочла мои рассказы, эта редакторша из «Atlantic Monthly», – писала N, – и написала, что мой английский – неуклюжий, надуманный, что я пишу о том, чего не знаю… Что теперь делать? Что делать теперь? Как писать? Как жить дальше?
Люба долго сидела, задумчиво уставившись в эти ровные строчки. Надо же, думалось ей, какие чувства! Каковы слова! Слова актрисы, да нет – писателя! Как жить дальше? Разве может обычный человек сказать так напыщенно, так откровенно, вырвав из души. И ведь честно сказано, этот крик души – не поза. Она так чувствует, думает – страдающая королева на сцене, драматическая актриса из прошлого века. Неужели я такая же?
