Что случилось с тем яблоневым садом? Где теперь эти деревья? Как цвели яблони, как шумели сосны! Засохли, погибли, расщеплены молнией, срублены топором человека? Был сад – нет сада. Заброшенное поместье, умирающие деревья…
6
Впервые оказавшись в Вермонте, писательница L, приехавшая из Бостона на один день вместе с мужем и сыном, отправилась на экскурсию в дом знаменитого поэта.
Поздняя осень. Вермонт встретил изобилием красок – полыхающей на фоне гор листвой. Писательницу тронула мысль о поэте-садовнике, удалившемся от людей, бежавшем от себя. За домом сохранилась полузасохшая яблоня, что стояла здесь с тех времен, когда поэт еще ходил по этой земле. Семью угостили сладким яблочным сидром. Сын отказался. Муж выпил и утерся рукавом. Писательница пила маленькими глотками. Казалось, дух этого места проникал ей в кровь вместе с яблочным соком. С юности запомнилось:
Ее, наверное, слыхал любой
В лесу, примолкшем к середине лета;
Она поет о том, что песня спета,
Что лето по сравнению с весной
Куда скучней, что листья постарели,
Что прежних красок на лужайках нет
И что давно на землю облетели
Цвет грушевый и яблоневый цвет…
…Она твердит, что осень на пороге,
Что все запорошила пыль с дороги;
Примкнуть к терпенью смолкших голосов
То ли не может, то ли не желает
И спрашивает, даром что без слов:
Как быть, когда все в мире убывает?
[74]7
Эта женщина средних лет – писательницы L – была так же одинока и потеряна в мире, как и юное создание по имени Элис.
Но не всегда, уйдя, уйдешь навек.
А может быть, найдется человек,
Которому меня недостает,
И вглубь – узнать, мне дорог ли, – войдет.
Итог моих скитаний внешне мал:
Лишь тверже стал я верить в то, что знал.
[75]Что же близкого, дорогого, созвучного нашла Люба в поэзии Фроста? Вероятно, затяжная зима Новой Англии, пейзаж за окном, темные глухие ночи напоминали ей российский Север, заметенные снегом проспекты, Неву, глухие ночи старого Петербурга, поля за городом, гатчинский парк, стволы сосен, устремленные в серое небо, озера и камни Карелии…
Ночью вьюга стучится в дверь,
Белизной застилая
Сумрак сводчатого окна,
Задыхаясь от лая,
Распалясь, точно зверь:
«Выходи, выходи!»
Я привычного зова почти не слышу,
Ночь за окнами слишком темна,
Сколько нас?
Двое взрослых, спящий ребенок,
И огонь в очаге почти угас,
И ты зябнешь спросонок,
Хлопья снега кружат на ветру,
И сарай засыпан по крышу,
А в груди
От немолчного дикого гуда
Притаился страх, что к утру
Нам не выйти отсюда.
[76]Глава восьмая
Out, out
1
Итак, было решено – подросткам придется изучать поэзию Фроста. «Подумаешь! – скажет искушенный читатель. – И это вы называете наказанием? Нам и не тем приходилось заниматься». И будет прав. С другой стороны, изучение Шекспира в подлиннике вряд ли под силу среднему русскому читателю. Ко времени описываемых событий и Элис, и Кэрен уже не только «прошли» «Ромео и Джульетту», им пришлось Кафку читать, Камю. Что такое Фрост? Словно давно забытый, но такой простой и понятный, растасканный на цитаты Фрост будет им не по зубам! «Поэтическая справедливость! – писали газеты. – Poetic Justice! Идеальная справедливость!» Вандалы, ворвавшиеся в дом, когда-то принадлежавший Роберту Фросту, и причинившие ущерб более чем на десять тысяч долларов, в качестве наказания будут принудительно изучать поэзию.
Тот же самый догадливый читатель, несомненно, скажет, что так им и надо – выучить всего Фроста наизусть! Нет, не тут-то было. Только два стихотворения должны были затвердить эти двадцать пять злополучных, застуканных и призванных к ответу подростков. Лузеры
[77] – вот кто они были. Отсидеть два класса, а потом отработать где-нибудь на общественных работах, принеся тем самым пользу обществу. Но кто, кто, кто будет их учить? Кто? Джозеф Сартини, вот кто!
2
Вот теперь-то меня поймают за руку. Джозеф Сартини – лицо вполне реальное, не призрак, достойный американский гражданин, писатель, поэт, профессор из Миддлбери, преподаватель писательского мастерства, воплощение того явления, которое можно назвать «intellectual who has made it».
[78] Не только добился, достиг, но и музыку заказывает. Мало того, замахнулся на культурные ценности России. Замахнулся и не промахнулся. Написал книгу о последних днях Льва Толстого. Не просто написал, а чуть не по дням воссоздал последний год жизни Льва Николаевича. Меньше десяти лет назад профессор Сартини опубликовал одну из самых популярных за последние годы (среди знатоков и любителей) биографию Фроста. И оказался в правильном месте и в нужный час.
Возможно, что девочкам повезло. Ведь не всякому удается послушать лекции знаменитого профессора. Дорогого стоит, да и конкурс на его семинары в престижных университетах… ого-го!.. Прочь, прочь, невежество и глупость! Не случись того, что случилось (впрочем, ничто не бывает случайным, все «случайное» идет по заранее намеченному пути), не довелось бы Кэрен и Элис оказаться в классе Сартини.
Писатель, который последние несколько лет мучительно, как он сам признавался, создавал книгу о важности и значимости поэзии… был ли он к ним добр, этот знаменитый профессор, что согласился провести с провинившимися подростками несколько часов и поделиться познаниями, мудростью, печалью, здравым смыслом, наконец, ученостью? «Out, out…»
Гудела циркулярная пила
Среди двора, визгливо дребезжала,
Пахучие роняя чурбаки
И рассыпая вороха опилок.
А стоило глаза поднять – вдали
Виднелись горы, пять высоких гребней —
Там, где садилось солнце над Вермонтом.
Пила то дребезжала, напрягаясь,
То выла и гудела вхолостую.
Профессор называл этих подростков детьми («практически дети» – так сказал профессор). Может, и в самом деле мы должны пугать наших детей? Воспитание страхом. Но зачем тогда все это было? Все, что пришлось разрушить и построить заново – все эти годы! Но это так, между делом. Дети были потрясены.
Надо сказать, что именно это стихотворение Фрост никогда – никогда! – не читал вслух на своих выступлениях. Ну что ж, волшебная сила искусства.
