Может, все – побег? И тогда – какая разница! Есть ли тот, кто все засчитывает – и стихи, и слова, и мысли?
Хотелось, чтобы так и было, чтобы что-то было. Но сколько ответственности! Если кто-то засчитывает все, то вся тяжесть мира ложится тебе на плечи. На мои слабые, покатые плечи – на них и ремень сумки-то не держится. Все норовит соскользнуть.
9
Отправившись в Россию на встречу с Хрущевым (Люба смутно помнила, знала, что во время своего визита Фрост встречался с Ахматовой и Евтушенко, но только теперь выяснила, что на самом-то деле в Россию он поехал, чтобы встретиться с новым «чудом», порожденным «красной Россией», – толстячком, который обещал показать Западу «кузькину мать» и стучал башмаком по столу), отправившись на Восток эдаким очередным «голубем мира», по стопам Бернарда Шоу и Герберта Уэллса, на что надеялся? Сколько лет ему было? Фрост дожил почти до восьмидесяти девяти – а хотел дожить до девяноста.
…Роберт не появлялся месяца два, с тех самых пор, как она стала собирать о нем сведения. Вопросы задавать было некому – вернее, она могла расспрашивать словоохотливого Джейка, могла читать многочисленные монографии, благо в местной библиотеке и в Сети информации было достаточно. Похоже, каждый мало-мальски литературно подкованный американец посчитал своим долгом написать о Роберте Фросте.
Итак, в России он побывал уже на исходе жизни, за год до смерти, в 1962 году; ему было восемьдесят восемь лет. Собирался спасти весь цивилизованный мир, Запад, и Россию заодно. Ахматова – это так, остановка в пути. Ну понятно! – мания величия. Словно груз всего мира лежал у него на плечах. Ответственность виноватого, восходящего на гильотину; страх смерти, желание оставить по себе память. Тьфу, что за сравнения у тебя! Вот уж действительно – литературная дама! Не забывай, Люба, писательство – это репрессия, подавление. Как бы то ни было, не стоит задаваться глупыми вопросами – что я там в себе подавляю? Вот и Роберт сказал бы: «Любочка, не ломайте себе голову, не стоит углубляться. Это вредно».
Ах да! Они уже были на «ты». Не просто на «ты» – стали любовниками. Люба помнит. Или уже окончательно спятила? Лучше не думать, не анализировать: анализ – это разрушение. Надо создавать, Люба, синтезировать. Со слов Джейка, из его рассказов вырисовывается совсем другой образ Фроста – он бы не стал ломать голову, он бы срифмовал, выискал нужные, простые слова, придумал контекст, завуалировал – и написал бы стихотворение. И обманул бы всех, как всегда делал: писал об одном, глубинном, личном, о том, что болело, ныло, а публике лукаво сообщал, что это совсем о другом. И придумывал нечто «совсем другое». Но зачем же он ездил в Россию? Прежде образ Фроста казался «символом Запада» – американский писатель, навестивший Ахматову в ее изгнании. Величественная королева Анна и дряхлый, больной Фрост, но и царственный тоже. Этого Фроста она представляла как короля Лира – обманутого, обиженного, всеми покинутого.
– Джейк, у Фроста были мгновения истинного полета, разве нет? Мне, конечно, труднее воспринимать его поэзию по-английски… А на русском это всего лишь перевод…
– Вам надо попытаться войти в его поэтику, Луба.
Они сидят в одном из пригородных ресторанчиков, недалеко от того места, где живут Джейк и Джейн. Воскресенье, полдень – Люба сбежала из дома. Джейк искренне радуется этому свиданию. Любит поговорить, ценит слушателей.
– Я стараюсь… Хочется, чтобы мелодия стихотворения укачивала… чтобы мелодия, по крайней мере, была. Я все время думаю: Россия… Зачем он поехал?
– Некая закономерность того времени? Все великие фантазеры страдали подобным недугом: медитация на Россию, судьбы мира и Россия. Я оставляю сей мир и на пороге небытия, махнув рукой, отправляю весточку-ласточку диким скифам, восседающим на краю Европы, вцепившись желтыми имперскими клыками в Азию…
Глава шестая
Математика или Нобелевская премия
1
В детстве Люба занималась в литературной студии… и в математическом кружке. Между поэзией и математикой существовала некая связь. Так научили в детстве. Музыке Любу не обучали – у нее не было шансов стать музыкантом, но очень хотелось. Зато был шанс стать математиком. Возможно, математика могла сделать ее более приспособленной к жизни. Но кто сказал, что математики более приспособлены? Когда она прочла про Перельмана? Возможно, это было в 2007 году. Задело, потому что знала ребят из Института математики. Когда-то встречалась с кем-то из них или была в одной компании. Сколько им было – двадцать пять, двадцать шесть? Меньше? Может, среди них был и Гриша? Или игнорировал женщин? Не лицо, а маска у этого человека – страстная, упрямая и безумная, как у пророка, открывшего истины, что в повседневной жизни нам не нужны. Или это маска сумасшедшего, аутиста? С точки зрения его семьи, друзей, он, наверное, просто эгоист: ни о ком не подумал, ни о матери своей, ни о друзьях, учителях. С точки зрения обывателя никчемная жизнь, посвященная абстракции.
Тут же в голове возникают параллели. Фрост и Перельман. Поэзия и математика. Или поэзия и музыка. Или математика и музыка. Или одиночка и Вселенная. Математик и люди. Поэт и все остальные. Поэзия – история человеческих желаний. Тщетность их осуществления и реализации. Поэзия всего лишь показывает внутреннее состояние ума или души или озвучивает его. Наука описывает и исследует. Поэзия демонстрирует.
2
«Поиски точного слова сродни поискам точной формулы, верного ответа, – пишет она своей подруге-сопернице. – Ты задумывалась над этим?» – «Зря ты мучаешься. Лучше пиши. Надо все время писать, писать новое, а не переписывать, мусолить, раздумывать. Времени мало – жизнь коротка», – отвечает Нина. «Я тебе послала начало романа. Ты посмотришь?» – «Посмотрю. Только не сейчас. Я пишу новый роман, сижу ночами, сплю по два часа… Ты прочла мой текст? Я тебе посылала». – «Читаю… Хорошо тебе. А я не могу писать по ночам. Ночью я сплю. И мне снятся странные сны…» – «А ты записывай. Сны свои записывай». – «Ты думаешь? Я сижу в Старбаксе и читаю твой текст. Знаешь, я прихожу к выводу, что при всей разнице у нас есть нечто общее в манере или в целевой направленности», – Люба перечитывает строчки чата и в очередной раз задается вопросом: можно ли использовать и этот материал для своих целей? Этично или нет? Почему меня вечно мучают такие вопросы? Что это, поиски нравственности или что-то еще, мне пока не ведомое?
3
«Я прочла твой текст, – пишет Нина. – Мне понравилось. Но во всех этих твоих буквах – одно и то же чувство. Незаконченности. То ли незаконченности жизни, то ли ощущение беспомощности или удивления, что жизнь так далека и непонятна. Или просто непостижима. Чувство одиночества, что ты видишь их, этих других, а они тебя не желают видеть, что ты все время одна по жизни. А ты думала о том, чтобы придумать счастливый конец? То есть для следующего текста? Или для жизни… Чтобы было так, как тебе хочется. Чтобы настал такой счастливый или хотя бы желанный исход этого существования? Для тебя».
