– Какая глупость! Женщины…
Люба где-то читала, что в отношении к прекрасному полу Фрост проявлял себя истинным шовинистом. Или сексистом? Люба не уверена, не знает определений. Видел в женщинах необходимое удобство, зависел от них, добивался успеха с их помощью. Жена его, Элинор, истинная муза, критик, соратница. Когда в 1938 году она умерла, карьера Фроста, казалось, завершилась. После смерти жены он стал безудержно пить. Никогда не позволял себе, а тут сорвался, подобно отцу… На том бы завершилась судьба великого поэта, если бы не помощь очередной женщины – секретаря, жены Теодора Моррисона, директора Bread Loaf Writer’s Conference
[21] – Кей (Кэтлин) Моррисон.
7
Женщинам в жизни Фроста отведено особое место. Рано потеряв отца, Роберт был нежно привязан к матери, потом перенес эту привязанность на жену. Элинор – первая любовь, юношеская привязанность. Знакомы с детства. Критику, советы Роберт принимал исключительно от жены. Никого другого он бы и слушать не стал. Один из специалистов по Фросту насчитал: в жизни поэта существовало одиннадцать женщин, оказавших на него влияние. Узнав об этом, Люба тут же решила: число одиннадцать, должно быть, не случайно в жизни Роберта. Ему было одиннадцать лет, когда умер отец. В его жизни было одиннадцать женщин, которым он верил… Среди этих женщин главенствующее место занимали, конечно, мать – Изабел Муди, жена Элинор и Кей Моррисон – секретарь и поздняя, самая последняя любовь. Среди остальных профессор Эдинбургского университета Дональд Шихи назвал дочерей Фроста и писательницу Дороти Кэнфилд Фишер.
[22]
Этот профессор, надо сказать, выразился вполне откровенно. Естественно, когда мужчины из Академии говорят о главных жизненных вопросах, беседа принимает философское направление, и в первую очередь достается именно женщинам. Профессора, прежде всего, задело замечание великого американского поэта – он называл Эмили Дикинсон «талантливой дамой-поэтессой». Якобы Фрост возмущался, когда ее сравнивали с таким гением, как Эмерсон. «Женщина остается женщиной, – утверждал Фрост, – только в том случае, если она поддается внушению, если ее можно убеждать, если она готова подчиняться или, по крайней мере, следовать мужчине. Конечно, рядом с поэтом должна быть интеллектуальная женщина, умеющая вести беседу».
Любе удалось отыскать книгу, где приводились многочисленные беседы Фроста с его студентами в годы, проведенные им в колледже Миддлбери. Кто-то попросил его сравнить Дикинсон с Эмерсоном, и он ответил: Эмили Дикинсон, вне всяких сомнений, одна из самых блестящих поэтесс западной цивилизации – возможно, лучше, чем Сафо, Элизабет Барретт Браунинг и Кристина Россетти. Но к концу жизни Эмили впала в полнейшее безумие, замкнулась, не выходила за пределы своего дома, сада. Эмерсон же пытался понять устройство мира, стараясь дотянуться воображением до самых отдаленных уголков Вселенной.
Женщин обожал, боготворил, идеализировал и… полагал существами не то чтобы второсортными, но… нуждающимися в опеке и мужской поддержке. Люба проводила параллели, анализировала. Отца боялся, рано потерял, а мать создала для детей некий героический образ, который вряд ли смог заполнить зияющую пустоту там, где должны быть (кому должны?) любовь, привязанность, доверие. Мать, сестра… Возможно, он мечтал убежать из этого печального женского царства. Мечтательная Изабел, мать Роберта Бэл Фрост. Сестра Роберта, Джинни Фрост, жертва будущего безумия. Значит, презирал женщин?
Джинни всегда была нервной девочкой. Иногда у нее наступали периоды бессонницы, когда и мать, и брат не могли спать, ухаживая за ней. Она не контролировала себя, впадая в истерику; затем – периоды длительной депрессии. Затем наступил момент, когда Бэл решила, что дочь уже «вне досягаемости».
Всю жизнь Роберт ощущал присутствие подстерегающего изнутри противника, насылающего депрессию, безумие. Это был могучий, темный зверь; он тяжело дышал где-то рядом, разевая пасть, готовый заглотить. Кто будет рядом? Защитит, позаботится? Поверит в него?
8
Восьмого ноября 1894 года в нью-йоркской газете «Independent» было опубликовано стихотворение Фроста «Моя бабочка» («My Butterfly»), за которое ему заплатили 15 долларов. Немедля, на свои деньги, он публикует сборничек «Twilight» («Сумерки» – полумрак, полусвет, сумеречность) всего лишь в двух экземплярах (один из них он подарил Элинор), куда помещает вместе с четырьмя другими первую свою «бабочку», вестницу будущего. Теперь – совершенно официально – мир признал его. Фрост стал поэтом.
9
В 1891 году он успешно выдержал предварительные экзамены в Гарвардский университет, который закончил его отец, Уильям Прескотт Фрост-младший. Осенью того же года он заканчивает с отличием школу в Лоуренсе – вместе с Элинор Мириам Уайт (отличники, валедикториане; свое выступление Элионор назвала «Речь – как движущая сила жизни». Роберт обратился к собравшимся с туманной, высокопарной речью: «Срывая покровы с памятника запоздалому раздумью»). В 1892 году они обручились. Двадцатилетний Фрост, не сумевший еще получить университетское образование, уже определил для себя: основным занятием его жизни будет поэзия. Поэтому пришла пора жениться. Рассуждал он вполне здраво: чтобы уверенно идти к цели, необходима спутница (ее роль – поддерживать, слушать; она и есть его первая, зачастую единственная ценительница, вдохновительница, муза!). Из этого источника предстоит черпать любовь, энергию, веру. Затем он прославит обоих – себя и ее.
Тем не менее, между ними навсегда осталась некая тайна, недоговоренность. На пороге самостоятельности, будущей совместной жизни, их ожидает размолвка, которая определит тот странный союз, тот организм, что создадут эти двое. Но об этом впереди.
10
Гарвардский университет Фросту закончить не довелось «по финансовым соображениям», поскольку он полностью зависел от деда, оплачивавшего обучение. Роберт, собственно, никогда не сомневался в том, что учиться будет в Гарварде, где учился его отец. Но дед утверждал, что в этом заведении слишком много пьют. Бэл говорила, что среди студентов и профессуры Гарварда непростительно много вольнодумцев, которые могут повлиять на ее впечатлительного сына, что приведет к непредвиденным последствиям. Дед Фроста, Уильям Прескотт-старший, суровый, дисциплинированный, прижимистый житель Новой Англии, утверждал, что университетское образование не всегда может сделать человека успешным. К тому же оно не должно стоить слишком дорого (не надо забывать, что Уильям Прескотт-старший видел причину гибели своего сына, отца Роберта, в разгульной вольной атмосфере Гарварда). Один из учителей Роберта, которым тот восхищался, закончил Дартмутский колледж в Нью-Гемпшире. Фрост подал бумаги в Дартмут и был тут же принят. Он получил стипендию, которая почти полностью покрывала стоимость обучения (что было несравнимо меньше, чем в Гарварде).
[23] В Дартмуте юному, избалованному домашним воспитанием Роберту становится скучно; ему не нравится «учебный процесс». Не пробыв там и года, он прерывает обучение…
