О небо!..
Ты меня создало
Не для того, чтобы убить…
Твоя непознанная сила…
Нет! Я не в силах рассудить,
Зачем живу… Но я ведь знаю,
Что я душой к тебе взлетаю, —
писала она.
8
Так много материнского. Столь непростительно мало отцовского.
Избавление от матери длиною в жизнь.
Поиски отца – дорога, уходящая в неизвестность.
Буквы, строчки, слова, ставшие голосом отца, его наставлениями, лаской, защитой, любовью. Книги, библиотеки – для всех, кто смеет войти. Приют для бездомных.
В пору первых подростковых творений стихотворчество уже не казалось желанием маленькой девочки привлечь внимание. Впрочем, когда исчерпывает себя это сладкое стремление? Возможно, никогда? К тому времени, когда Люба стала записывать свои первые стихи в альбом, подаренный когда-то папой, переписывать с разрозненных обрывков бумаги на эту голубоватую, разлинованную, скользкую поверхность, округляя и старательно выводя буквы, она уже сознательно собирала стихотворные строчки под виниловую обложку. Желая не столько сохранить, но самой себе доказать их реальность, весомость собранных в одном месте стихотворных строк, созданных ею, Любой. Мучаясь словом, порой натыкалась на собственные, неожиданные идеи, странные мысли. Думала: язык – пуповина, соединяющая если не с людьми, то хотя бы с книгами. С теми, кто их создал. С прошлым. Может быть, со всем на свете…
Глава восьмая
Лолита
1
Новая Англия. Океанское побережье. Озера.
Холодные одинокие зимы. Затяжная, дождливая весна. Внезапное лето, жара. Рыжие лилии на обочинах, покачивающие длинными, тонкими стеблями-шеями, грациозными, прихотливыми головками, шевелящими быстро пожелтевшими, опадающими лепестками-оперением.
Люба читает «Лолиту» Набокова. Сначала на русском, затем, пытаясь лучше понять, на английском. Две книги. Два языка. Два романа. О чем – о любви, одиночестве? Дисплейсмент, отсутствие географии, времени. Правила человеческого общежития усложняются. Дурной, порочный человек… Отрицающий нормы и правила. Или человек среди масок? Я один, вокруг лишь карикатуры. Они говорят на подобии языка. Разгадать, разломать игрушечную реальность, найти зерно, сердцевину. Пластиковые куклы, маски. Но у этих марионеток, оказывается, есть мысли и некоторое подобие чувств. Когда им причиняешь боль, когда их колешь, разве не течет у них кровь? Разве нет у них привязанностей, страстей?
Люба читает Набокова. Затерянная в краю озер. Алиса в Стране чудес. Бабочка, пойманная в сачок Новой Англии. Но не было у нее ни одного, даже ничтожного шанса стать этой бабочкой в глазах мужчины. Даже мотыльком, даже молью.
И тут же мысли ее обращались к сопернице.
Извечное женское стремление подражать. Перенимать, делать своим, стремиться, завидовать, не признаваясь в зависти и любви. Соперница Нина, то есть писательница N… Прекрасная, опасная Нина – кто она? Мотылек, бабочка?
Люба читает Набокова.
Зачем, спрашивается? Чужой человек из чужой культуры. Умер давно, тридцать лет назад. Тоже говорил на русском языке, ходил теми же дорогами Новой Англии. Охотился за бабочками. Обследуя парк в колледже Уэллсли, обходя огромное озеро, окруженное деревьями (чем не Карелия, чем не с детства знакомые края?), в жажде угадать, соединиться с мыслями того, кто давно покинул эти места, шарахаясь от русской речи, от иммигрантов на отдыхе, плещущихся в запретном для их развлечений озере, она искала иного… Не простых радостей обыкновенных людей, но литературы, поэзии, соединения с людьми, жившими прежде.
«Устала я, – записывала Люба. – Неужели это навсегда? Одиночество. Работа – такая работа, сякая работа. Нужно совсем другое. Возвышенное, оправданное свыше».
Какова она, альтернатива одиночеству? Опять работа? Сидела с ребенком. Тоже работа. Недовольство собой, неорганизованность, отсутствие смысла. Ах, как бы поругали ее знакомые, если б услышали эти мысли, догадались о ее чувствах…
Нет, смысл был, когда окуналась в момент, видела, дышала – когда писала. Вовлеченность, страсть, лихорадка – возбуждение; пылающие чувства, яркие глаза. Как говорят американцы? Сменить отношение? Любить эту монотонность как стабильность, существование без потрясений, трагедий, болезней. Жить порядочной, однообразной, правильной жизнью. Ходить в гости, звать гостей, прибирать, готовить обеды, ездить в отпуск на острова, если хватает денег, откладывать на пенсию, воспитывать сына и… Следом только старость и смерть. Но старость все равно грозит, смерть неминуема.
И вновь самобичевание. Психотреп. Пустой лепет. А усталость тела, ума? Недосып, вечное недовольство собой? Тексты, весь процесс – всего лишь побег от рутины. Ха, оказывается Набоков ненавидел Фрейда. Но ведь вся «Лолита» насквозь пропитана его идеями… Не все так просто – нелюбовь Набокова к Фрейду сравнима с пренебрежением к «венскому шарлатану» Фроста. Конкуренция? И они были соперниками? Врач, пытающийся проникнуть на территорию, заведомо принадлежащую поэтам и писателям?
[18]
2
В одиночестве – надежда на поиск единомышленников. В той пустоши, где пребывала писательница L, не было ни души. Поскольку эту пустошь она сама же и создала – из букв, строчек, образов. Пространство не просто пустое – никем не востребованное. И лишь спустя некоторое время пришла идея найти соратников, пожелающих разделить с ней этот мир. Друзей, спутников.
С надеждой и поисками единомышленников пришло беспокойство. Пусть знакомая рутина – одиночество, тоска, монотонность, но привычная. Преследовала мысль о желании избранности, навязчивое стремление найти то самое неопубликованное стихотворение Фроста, что стало бы символом успеха, совпадения с миром слова. Вот что заставило ее выйти в мир, попытаться присоединиться к человечеству, каким человечество ей представлялось, – поиски и жалкое желание любви к равному, подобному. Да и где было искать соратников? Среди знакомых, на страницах книг, в Сети? Согретых истинным чувством, жаждущих – как и она – поэтической истины? Опьяненных словами, идеями, мечтами? Где могли обитать эти чудаки, отшельники, будущие соратники, друзья-соперники?
