Я искренне желала этой девушке всего самого наилучшего. Я умирала от стыда, вспоминая о том, как пыталась отобрать у нее Вильяма, пока она лежала в палате интенсивной терапии с изуродованным лицом и многочисленными травмами. Как я пыталась бороться с ней, опуская руки на его плечи.
Наивная. Можно бороться с разъяренной львицей, с ревнивой пумой, с взбешенной кошкой, выпустившей когти. Можно бороться, драться и победить. Но тебе никогда не победить раненого олененка, лежащего у него на руках. Достаточно одного взгляда – и все оружие обратится в пыль.
Айви рассказала, что они разошлись с Вильямом. Мы случайно встретились с ней в кафе госпиталя Святого Винсента, когда я приехала туда на очередной осмотр. Я в кресле-каталке – она с тростью. У меня травма позвоночника и сотрясение – у нее переломы ребер и сломанный нос. Красотки…
Мы сели за один стол, и Айви сказала, что уже вовсю планирует закадрить своего доктора и что Вильям и я созданы друг для друга. Как Ромео и Джульетта, как Тристан и Изольда… Пф-ф…
Я слушала вполуха, не слишком вникая. Не знаю, что там творится у этой парочки, что за рокировки они устраивают, но я помню, что не успели высохнуть наши гидрокостюмы, как Вильям уже выбросил меня из своей жизни. А еще я помню его состояние у дверей ее палаты – он тогда чуть не свихнулся, так переживал… Этого достаточно.
И больше я не хочу обо всем этом думать.
* * *
Операция прошла успешно. Спина и шея потихоньку восстанавливались. Невидимые мастера чинили меня медленно, но верно. Мне с каждым днем становилось лучше. Я выбралась из кресла-каталки и стала ходить с опорной тростью. Гуляла по зимнему саду – мокрому и полному слизняков. Ярко зеленела газонная трава, ветер ворошил пушистые головы пальм, умывались дождями вечнозеленые розмарин, лавр и остролист. В кустах мерзли и ждали весны маленькие пташки с алыми грудками…
Здесь, дома, все было спокойно. Здесь никто не выдергивал из тебя сердце, чтобы сначала разбить, а потом растоптать осколки. Никто не ставил на тебя и не охотился за тобой. Никто не посягал на тело и душу.
Но что-то давящее было в стенах родного дома. Что-то очень тоскливое. Возвращаться домой на праздники, чтобы провести время с родителями – это одно. Возвращаться туда, чтобы больше никогда не уезжать, – это другое.
Я чувствовала, что мое место больше не здесь, но не могла найти в себе силы снова вернуться в университет. Снова видеть там его.
Родители подбадривали меня, рассказывали о том, как важно не замыкаться в себе, что бы ни случилось. Сейдж устраивал мне сеансы психотерапии. Бекки подпевала ему. Бабушка – вот кому сопротивляться было сложнее всего. Она начала твердить, что уже совсем старая и что увидеть меня в мантии выпускницы и четырехугольной академической шапке с кисточкой – ее заветная мечта.
Старая, как же. Носится на спортивной машине, устраивает покерные вечеринки со своими друзьями-стариками и кокетничает с молодыми парнями в гольф-клубах. Не знаю, кто у нас старая, но точно не она.
Без понятия, чем бы все закончилось, если бы мне не написал Крейг и не спросил, как дела.
Я рассказала, что дела так себе. Что в универе меня постигло разочарование и тоска, и я туда больше ни ногой. Он написал, что все скучают по мне и требуют продолжение про принцессу Стигмалиона. Я ответила, что продолжения не будет, потому что принцессу снова бросили в заточение. Слово за слово, и я выложила все, что со мной приключилось. Ну, почти все. Мне нужно было кому-то это рассказать.
«Знаешь что? Не все принцессы нуждаются в спасителе в золотых доспехах. Некоторые, я уверен, могут позаботиться о себе сами», – написал Крейг, а потом взял и приехал меня проведать, чем поверг в шок моих родителей.
Они смотрели, как я гуляю по саду, а потом пью на кухне чай с незнакомым двухметровым синеглазым парнем, с которым познакомилась в Интернете, – и страшно нервничали. Можно сказать, молчаливо истерили. Хотя Крейг был само очарование, держал десертную ложку, оттопырив мизинец, цитировал классиков и выглядел приличней некуда.
Потом Крейг сказал, что ему пора, и попросил проводить до машины. И там сказал, что в университет стоит вернуться хотя бы потому, что жизнь коротка.
– Грейс умерла, – добавил он, забираясь в свой «Рейндж Ровер». Потом порылся в бардачке и протянул мне рисунок, сделанный неуверенной, словно детской рукой. На рисунке была изображена фигурка с двумя косичками.
– Твои волосы тогда были заплетены в косы. Грейс запомнила тебя, – заключил Крейг, попрощался и уехал. А я так и осталась стоять посреди двора, под дождем, держа в руках зонтик, содрогаясь от холода и утирая слезы.
* * *
«Привет всем. Я знаю, что вы ждали меня, но у меня были тяжелые времена. Я влюбилась так отчаянно, как влюблялись только томные барышни из позапрошлого века. Полтора часа неземного счастья, а потом все закончилось.
Как, блин, кино! Побежали титры, включился свет, и я обнаружила себя в затхлом зале посреди рассыпанного попкорна, пустых стаканов от колы и людей, спешащих опорожнить мочевой пузырь. Я все сидела и сидела, не в силах поверить в конец, пока не подошел работник кинотеатра и не сказал: «Отправляйся-ка домой, деточка, мы закрываемся».
И я отправилась домой. А что было делать?
Но хорошо, что есть люди, которые появляются в нужный момент и говорят, что надо двигаться вперед. Что фильмы в кинотеатрах крутят круглосуточно. Что билеты всегда в наличии. Что жизнь коротка, как короткометражка, и нужно поторопиться.
Поторопиться жить».
Комментариев почти четыре сотни: все очень рады, что мне лучше. Вот прям очень.
* * *
Я вернулась в университет. Снова сидела в студенческом кафе, едва веря в то, что сделала это. Брианна уминала мясной пирог и без остановки докладывала последние новости. Адель пыталась одновременно красить губы, пить сок из стакана, набивать сообщение бойфренду и о-о-очень громко материлась по-русски, когда помада упала в стакан, а ее эротическая эсэмэска бойфренду почему-то отправилась маме. Даррен в футболке «Бог спортзала» жевал вареную грудку, запивая протеиновым коктейлем, и спорил с Патриком о том, можно ли стерилизовать котов в три месяца (Патрик был за, Даррен – категорически против).
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Патрик, выискивая признаки скрытой депрессии на моем лице.
– Отлично. Разве по мне не видно?
– Ну тушь слегка размазана, как будто ты плакала…
– Я не плакала, – заспорила я. – Я просто хреново крашусь.
– Ладно-ладно, – рассмеялся он. – Но если что вдруг…
– Если вдруг захочется прекратить свое бессмысленное существование, то сразу звоню тебе!
Патрик подмигнул и отсалютовал бутылкой с колой.
– Лори, – прочистила горло Брианна, – а теперь расскажи-ка нам, почему Вильям Веланд приходил к тебе в палату? Мы с Адель, да будет тебе известно, чуть со стульев не попадали.
