– J’adore l’amour! Et je veux ton revenge!
[4] J’adore l’amour! Не хочу быть друзьями! – продолжала петь я уже без музыки.
И тогда Сейдж схватил меня за руку и больно сжал запястье.
– Лори!
Я резко остановилась, и рваная челка косо упала мне на глаза.
– Что ты здесь устроила?! – заорал Сейдж. Он был взбешен, на волосок от ярости.
– Я знаю, чем ты занимался там с ней.
– И чем же?!
– Засовывал свой пенис ей во влагалище! – сказала я с отвращением.
Сейдж пару секунд смотрел на меня в полном замешательстве, потом застонал, закатил глаза и запустил пальцы в волосы.
– И это гадко! – закричала я ему в лицо. – Помнишь тот день, когда ты написал на ежика в саду за сараем? Так вот – это еще хуже, чем писать на ежика!
– Долорес, – Сейдж тяжко вздохнул и упал в кресло, закинув ногу на ногу, – совсем как отец. Повязать галстук и надеть очки – и будет почти он. – Мне стыдно за того ежика, сколько раз повторять? Пожалуйста, давай об этом забудем. Что касается всего остального: ты не можешь называть гадким то, о чем не имеешь ни малейшего представления.
– Мне уже противно тебя слушать!
– Что ты вообще знаешь о сексе?
– Все, что надо! Я прочитала книгу «Детям про «Это», и «Энциклопедию для подростков», и «Ваша девочка взрослеет», и еще нашла у родителей одну книгу… «для взрослых». Там какая-то акробатика цирковая, только блевотная.
– А теперь забудь все то, что там написано, – сказал мне Сейдж. – Секс – это не акробатика. Не анатомия и не физиология. И неважно, кто, что и куда сует. Неважно. Самое главное не увидишь глазами, этого нет на картинках.
– Что, еще и кино про это бывает? – вытаращилась я.
– Бывает, но речь не о том. Самое главное происходит в голове: твои мысли все улетучиваются. Ты не можешь думать ни о чем – только о человеке, который рядом. И о том, что с ним можно сделать… В хорошем смысле слова. И с его согласия, конечно. Время исчезает, пространство исчезает. И внутри у тебя такой ураган, что кажется: еще чуть-чуть – и голову снесет… И для всего этого достаточно просто поцелуя. Или даже прикосновения руки. Все. Вот это секс. А то, что ты в тех книжках читала, – это все… ерунда.
Я замерла посреди комнаты, загипнотизированная голосом Сейджа и тем, как серьезно он все объяснял. И мне так понравилось то, что он сказал, что весь мой гнев, и стыд, и отвращение вдруг куда-то исчезли. А что, если он единственный, кто прав?
«А ведь мне не суждено испытать то, о чем он говорит», – подумала я. Я никогда раньше не задумывалась об этом, но сейчас вдруг осознала: все то, что происходит с Сейджем, о чем пишут в книгах, все это запретное, и странное, и тайное, что случается между людьми, когда они остаются наедине, – все это никогда со мной не произойдет.
Никогда.
Я села в другое кресло, обняла свои колени и опустила на них лоб.
– Все это пройдет мимо меня, так?
Сейдж молчал. Тут ему нечего было сказать. Все было понятно без слов.
– Тогда зачем они покупают мне все эти книги?!
– Ты должна быть образованным человеком. Должна все знать и понимать. Никто из нас не полетит в космос, но почему бы не прочитать о космосе в книгах? – философски рассудил Сейдж.
– И как там на Марсе, господин астронавт? – фыркнула я.
– Жарко, – улыбнулся он. Его щеки слегка покраснели, глаза засияли. Он был очень красив в разгаре своей маленькой болезни по имени Тэйла.
– Смотри не сгори, Сейдж. Ожоги – это больно.
Я вскочила на ноги, убежала в свою комнату, свернулась калачиком под одеялом и беззвучно заплакала.
Я наконец начала осознавать, что за шутку сыграл со мной Господь. Что зрение, слух и обоняние – это величайшие сокровища, но я бы точно променяла какое-то из них на чудо прикосновения. Попрощалась бы с благоуханием цветов и ароматом свежеприготовленной пищи, но зато смогла бы жить среди других людей. Не смогла видеть, но зато могла бы целовать. Променяла бы все звуки на тепло чужой кожи под пальцами.
4
Лучше бы я этого не видела
2014 год, мне шестнадцать лет
Сейдж учился в колледже на третьем курсе. С Тэйлой недавно разошелся и стал встречаться с какой-то другой девицей. На этот раз блондинка с мелкими детскими зубками и острым носиком.
Мама с отцом улетели в Рейкьявик на две недели. Нормальные люди летают отдыхать на Канары и Мальдивы, в Грецию и Таиланд. А мои родители любят север: Исландию и Гренландию, Данию и Канаду, горы и снежинки, лыжи и какао, пледы и варежки, оленей и северное сияние. Даже представить не могу, чтобы они отправились куда-то в сторону экватора. По-моему, у мамы даже купальника нет.
А я на все каникулы уехала к бабушке в Донегал. Бегать по пляжу. Греть ноги у камина. Примерять винтажные бабушкины платья с перламутровыми пуговицами и хрупкими кружевами. Обнимать Хэйзел.
Бабушкин дом больше похож на замок – он огромный, трехэтажный, сложен из черного блестящего кирпича. В нем окна от пола до потолка и винтовые лестницы. А вокруг – сады с фонтанами, старинные скамейки и сортовые розы всех цветов радуги: белые и алые, желтые и бордово-черные. Ну разве что синих нет.
Бабушка у меня очень знатная: она единственная внучка богатого лорда Генри Стэнфорда, который когда-то приехал из Англии в Ирландию и, ослепленный красотой местной рыжеволосой нимфы, не захотел уезжать.
И моя знатная бабушка не обрадовалась, когда ее единственная дочь собралась замуж за юного нищего выпускника юридического колледжа, с которым познакомилась в картинной галерее. Она восприняла это как бунт, как личное оскорбление, вроде плевка в лицо.
А потом и вовсе от дочери отреклась, когда та вышла за моего отца и уехала к нему в Атлон – крохотный городок, что на реке Шеннон, в самом сердце Ирландии. Отреклась и сказала моей маме накануне ее свадьбы, что умрет (от сердечного приступа, конечно же) и ни гроша ей не оставит. Завещает все местному церковному приходу, а дочке даже болтик от дверной ручки не пожалует.
Мама страшно обиделась, уехала и перестала бабушке даже открытки на Рождество присылать. (Лично я считаю, что это было чересчур жестоко).
Бабушка и мама не разговаривали друг с другом целых два года и даже в Фейсбуке друг к другу не заглядывали. А потом случилось нечто чудесное: родился маленький, пухленький, весь такой розовенький малыш Сейдж. Мама отправила бабушке его фотографию и отпечаток ладошки на глиняной дощечке – и бабушкино сердце растаяло. А потом родилась я, и бабушка растаяла вся целиком. Такой милоты, как мы с братом, ни одна ледяная глыба не выдержит.
Папа тем временем покинул юридическую фирму, в которой работал, и завел собственную адвокатскую практику. Он был трудоголиком, умел быстро вникнуть в суть дела и не робел перед опытными обвинителями и судьями. Отец быстро завоевал репутацию бесстрашного, может быть, даже жесткого защитника, который до последнего борется за своего клиента. А репутация как хороший костюм: многого стоит и всегда привлекает клиентов.
