Я плакала, я гладила его лицо, я смеялась сквозь слезы. И каждый исторгнутый мною звук, каждое мое движение разрушали цепи, которыми он был скован так давно и так крепко. Он впивался губами в мои губы, в мой подбородок, в мою шею, а когда и этого стало мало – рванул язычок молнии моего гидрокостюма, раскрывая по шву предназначенный ему дар. Так же нетерпеливо дети разрывают оберточную бумагу, чтобы достать игрушку: их пальцы дрожат, глаза устремлены туда, где рвется бумага, и дышат они глубоко-глубоко…
Молния разошлась до упора. Вильям потянул ткань в стороны, обнажая мои плечи, освобождая грудь с отвердевшими от возбуждения сосками. Ему потребовалось время, чтобы извлечь меня из костюма полностью, и все это время я не дышала. А потом он освободил меня – от одежды, от одиночества, от проклятия Стигмалиона – и крылья, которым раньше некуда было расти, раскрылись за моей спиной… Я взялась за его гидрокостюм, и он помог освободить его тоже.
Мне не пришлось волноваться о том, насколько чиста белая кожа диванов и полированное дерево барной стойки. Не пришлось ни к чему прикасаться ни ягодицами, ни голой спиной. Вильям не позволил рисковать: просто поднял в воздух, удерживая мой вес на своих горячих ладонях и глядя на меня снизу вверх – так смертные смотрят в небо, силясь рассмотреть там божество. Я обвила его руками и ногами, мои волосы упали на его взволнованное лицо.
Мир растворился в его поцелуях.
Не было прошлого, не было будущего, были только мы – разделенные одной лишь кожей. Или наоборот, соединенные ею…
Боже, смотри, как он возносит меня к небесам, снова и снова. Мне немного больно, но боль – это последнее, что может меня сейчас остановить. Я не остановлюсь, я не устану, я не собьюсь с ритма, ведь еще чуть-чуть – и я смогу коснуться головой корней деревьев, что растут в Эдеме! Я смогу дотянуться до облака, сразу за которым – рай.
Еще никогда я не забиралась так высоко, что переставала видеть землю. Еще никогда я не забывала о том, что земля вообще есть…
* * *
Вильям вел машину по залитой луной дороге. Я полулежала рядом на пассажирском, изучая его красивый профиль. Его правая рука лежала на руле, а левая гладила мое колено. Мне хотелось остановить время. Взять эти драгоценные минуты, эту темноту, эту надрывную, тихую песню, что звучала из динамиков – и спрятать все это внутри. Носить в себе это маленькое счастье, эту восхитительную тайну. Помнить эту ночь, когда все обрело смысл.
– Что будет дальше? – спросила я, охрипнув от страха, блаженства и эйфории.
– Что ты хочешь, чтобы было дальше? – ответил он.
– Хочу делать это снова и снова, каждую ночь. Каждое утро. Или даже чаще. И чтобы никто не мешал, – с детской бескомпромиссностью заявила я.
– Значит, ты будешь делать это, Долорес Иден Макбрайд, – сказал он, улыбаясь и прижимая мою руку к губам. – Каждое утро и каждую ночь.
– С тобой? – настороженно спросила я, ожидая подвоха. Все так сюрреалистично. Не может быть правдой.
– С кем же еще? – рассмеялся он.
– И я не хочу ни с кем тебя делить. – Мне вдруг показалось, что в эту минуту я могу покапризничать, что могу попросить все что угодно и мне это немедленно подарят!
– Ты не будешь, – ответил Вильям.
Тишина наполнила салон, блаженство наполнило мои вены, как сильнейший в мире наркотик. Слишком большая доза: захотелось высунуть голову в окно и кричать!
– Обещай мне!
– Обещаю, – ответил он, наслаждаясь моим безудержным восторгом: его глаза сияли, как звезды, и улыбка не сходила с губ. – Лори, только дай мне немного времени, чтобы как-то объяснить все это Айви.
– Хорошо, – кивнула я.
Я готова ждать столько, сколько нужно. Время не столь большая цена за столь желанный дар.
Потом мы целовались в машине на парковке, погасив огни. Мы касались друг друга и наслаждались тем, чего никогда не могли себе позволить. Два бедняка, обезумевшие от голода и нищеты и внезапно выигравшие целое состояние, – это были мы. Два ребенка, на чьей улице перевернулся грузовик с леденцами, – это были мы. Две птицы, сумевшие выбраться из железной клетки и взмыть под небеса, – это были мы…
– Все, теперь беги спать, – сказал мне Вильям на прощание, проводив до дверей. – Думаю, Бекки этим вечером снова сбежит к бойфренду, придешь ко мне?
– Только если ты скажешь что-нибудь по-норвежски.
– Нет, это прозвучит слишком сексуально, а у тебя и так выдержки кот наплакал, – расхохотался он.
– Пожалуйста!
– Du gjør meg gal
[13].
– Ох… Еще!
– Du er alt jeg vil ha
[14].
– О господи, я сейчас снова кончу…
Вильям рассмеялся и прижал меня к двери.
– Ну тогда jeg vil at du skal være min
[15]. И надеюсь, тебе было хорошо.
– И чего ты мне тут наговорил?
– Что Клара у Карла украла кораллы.
– Так я и поверила!
Вильям прижал меня к стене, покрывая мое лицо поцелуями. Я уже знала, что не буду умываться весь грядущий день. Мне не хотелось смывать с себя его нежность.
* * *
Ирландские зори,
Норвежские крылья,
Вильям и Лори,
Лори и Вильям
Эйфория, ярче которой только сверхновые звезды. Счастье, огромней которого только планеты. Блаженство, сильнее которого только тропический шторм. И все это внутри меня. Как мало нужно, чтобы вдруг столкнулись планеты и нарушились созвездия: всего один человек.
Норвежские волки,
Ирландские лисы.
Знал бы ты только,
Как часто мне снишься.
Я лежала в кровати и чувствовала себя особенной частью мироздания. Частицей, которая перестала быть частью хаоса и стала частью гармонии, частью высшего порядка.
Мое тело, которое было обречено умереть нетронутым, которое не знало ничего более порочного, чем трение белья, вдруг познало себя в новом перевоплощении. Кожа словно стала мягче, грудь – больше, губы – розовее: все изменилось, все обрело смысл. Я обрела смысл!
Норвежские пальцы,
Ирландские губы,
Твое имя вписали
Во все мои судьбы.
Оно там курсивом
На всех разворотах.
Норвежские зимы
В ирландских широтах.
Только бы счастье не свело меня с ума, только бы я перестала писать стихи и слать их ему в эсэмэсках, только бы он не понял, как глубоко я увязла всего за одну ночь.
