Почему никто никогда не говорил, что все это существует так близко? Что целый неведомый мир живет рядом в параллельном измерении, и нас разделяет всего лишь гладь поверхности воды.
Все вокруг было полно жизни, все танцевало и двигалось вместе с водой. Так вот каково это – быть русалкой, дышать водой, ласкать медуз, презирать гравитацию. Наверное, я могла бы остаться здесь навсегда, если бы сказали, что на земле никто не будет меня оплакивать…
Я сделала в воде медленное неуклюжее сальто, раскинув руки и представляя себя русалочкой Ариэль из любимого диснеевского мультфильма. И наверняка веселя Вильяма до слез. Но ведь я и есть она – девчонка, которая мечтает убежать туда, где она будет свободна и любима…
Вильям тронул меня за плечо, и я обернулась. Прямо перед моей маской проплывала медуза – такая нежная и прозрачная, что была скорее похожа на призрака, чем на реальное существо. За ней тянулся клок тонких, как волос, жгутиков, которые сокращались и отсвечивали призрачной голубизной.
«Интересно, если бы я коснулась ее без перчаток, она бы обожгла мне руку? И если да, то как бы жгло – так же, как от прикосновения к людям, или как-то иначе?» – думала я, плавая вокруг медузы кругами.
А потом наша подводная прогулка закончилась, и Вильям увлек меня за собой – к поверхности воды, сквозь которую сияла луна-хризантема, распавшаяся на миллион маленьких лепестков.
Мы выбрались на платформу, хлюпая ластами. Меня пошатывало от усталости.
– Ну как? – спросил Вильям, стягивая с лица маску и помогая мне встать на ноги.
– Как будто… слетала на Венеру и обратно.
– Вот и на меня такое чувство обычно накатывает. Чувство освобождения. От всего, что было до или будет после.
Он встал слишком близко. И задержал мою руку в своей ладони после того, как помог выбраться. Или просто мой мозг, пресыщенный кислородом из баллона, начал воображать волшебные вещи…
– У меня кружится голова, – пробормотала я.
– Сильно? – насторожился он.
– Нет, слегка. Даже приятно. Как будто бокал мартини выпила…
– Это из-за азота в воздушной смеси, которой ты дышала. Это не вредно и совсем скоро пройдет. Идем переоденемся…
Мы сняли ласты, и я пошла за ним, едва касаясь пола. Под водой было совсем не холодно в гидрокостюме, но сейчас стало даже жарко. Мышцы приятно ныли, в голове стоял розовый туман.
Вильям оставил меня в раздевалке и вернулся через пятнадцать минут.
– Долорес? – постучал он.
– Да? – ответила я.
– Все нормально?
– Нет.
Вильям заглянул ко мне и обнаружил, что я по-прежнему сижу на скамейке в мокром костюме.
– Головокружение прошло?
– Нет.
Он вошел в раздевалку, изучил мои зрачки, приложил руку к шее и начал отсчитывать пульс. Кровь пела и танцевала в артериях – прямо под его пальцами…
– Вильям? – прошептала я.
– Да?
– Если тронуть ту медузу без перчатки, то будет больно?
– Будет слегка жечь, как царапина. А что, хочешь понежничать с медузой? – улыбнулся он.
– Нет. Я боюсь боли… Когда была меньше, то могла вынести что угодно: шприцы, катетеры, скарификаторы и даже ожоги от прикосновений. Раньше все это не слишком пугало, а сейчас неприятны даже мысли о боли. Я думаю, что мой запас храбрости исчерпан… Она просто закончилась – как пули у солдата, который слишком много стрелял…
Тоска сжала горло. Я сделала неровный вдох и отвела глаза.
– Ну и черт с ней, с этой медузой. Это не самое большое счастье на земле – трогать медуз, – пошутил Вильям, хотя глаза оставались серьезными.
– Ты думаешь, мне грустно из-за медузы?
– Нет? Тогда из-за чего?
– Лучше бы ты не спрашивал…
– Но я все-таки спросил. Так что выкладывай. Ты же не собираешься испортить эту ночь своими недомолвками? – улыбнулся он.
«Конечно, нет, – подумала я. – Лучше давай-ка я испорчу ее своими откровениями…»
– Я тут сидела и думала о горячей воде и воске, и о том, что они могли бы мне дать. О свободе и возможности быть такой, как все… Спасибо за эти сведения, правда… Но, к сожалению, я не настолько бесстрашна, чтобы воспользоваться ими… Боюсь, что никакие уловки не спасут: вода будет недостаточно горячей, или подведет восковой спрей, или секундомер, черт возьми… я не смогу, нет. Мне остается только ждать и надеяться, что для таких, как я, все же изобретут лекарство и вылечат. И надеюсь, что к тому моменту буду не слишком стара для… прикосновений. Что я все еще буду способна желать другого человека так же сильно, как… хочу сейчас.
Наверно, это было самое спонтанное и нелепое за всю историю человечества признание. Я замолчала, ожидая от Вильяма какой-нибудь реакции, но он просто смотрел на меня и молчал.
– Прости, не знаю, зачем я все это говорю. Это все эта… воздушная смесь… – пошла на попятную я, чувствуя себя полной идиоткой.
Его рука прикоснулась к моей щеке, словно измеряя температуру кожи. Потом к подбородку. Я как завороженная смотрела в его потемневшие глаза: зрачки в полумраке были сильно расширены, отчего глаза казались такими же черными, как вода в лагуне…
– Это очень опасная игра, Долорес, – сказал Вильям наконец. – Говорить другому человеку, что ты хочешь его.
– Это не игра, – едва слышно ответила я. – Игры закончились.
Нас удерживали на расстоянии какие-то сантиметры. И последние крохи рассудка, которых становилось все меньше и меньше, пока не остались только мы – всего лишь люди со всеми своими слабостями и пороками, тараканами и скелетами, ошибками и шрамами…
А потом он наклонился и коснулся губами моих губ. Игры и правда закончились.
30
Норвежские звери, ирландские пули
Прикосновения, которые мне раньше только снились. Его губы, жаждущие наверстать упущенное. Его язык – голодный, жадный. Его руки, обезумевшие от всего того, что я предлагала ему. Его глаза, наполненные яркими отблесками вспыхнувшего в нем пожара…
И все это предназначалось мне.
И все это я собиралась взять, не испытывая угрызений совести.
И пусть волны разбиваются о берега, пусть где-то существует Айви, которой он принадлежит, пусть триста голосов вопят в голове, что я должна остановиться, – я не остановлюсь.
Не остановлюсь.
Я припала к нему в неумелом, но опьяняющем поцелуе – самом лучшем, что у меня когда-либо был. Руки Вильяма заскользили по мне, горячие, исступленные. Слезы потекли по моим щекам – вот что бывает, когда получаешь то, что не надеялся получить. Словно за всю жизнь не слышал ни звука, а потом вдруг услышал музыку. Как будто всю жизнь мерз в снегу, а потом вдруг провалился в термальный источник. Словно всю жизнь был проклят, а потом вдруг стал всеми любим.
