Мне предстояло сделать выбор, и я выбрал Хайди. Я выбежал на улицу, позабыв даже про куртку.
– Хайди! Остановись!
Она прибавила шаг, почти побежала, спотыкаясь на снегу. Я догнал ее и схватил за руку. И она остановилась как вкопанная, глядя на наши ладони. Я редко брал ее за голую руку, не хотел рисковать лишний раз.
– Мне нужно вернуться домой, прошу тебя, – взмолился я. – Иначе уже сегодня я окажусь в больнице. А мне нельзя подвести команду, Хайди… Пожалуйста.
– Так и вали домой!
– Я не уйду, пока мы все не обсудим.
– Нет, Вильям, нет! Я больше не играю с тобой в эти игры.
– Я покажу тебе свои медицинские документы! Хочешь поговорить с моими родителями? Они подтвердят…
Хайди выдернула руку из моих пальцев и побежала дальше. И я несся за ней, удаляясь все дальше от своего дома и от спасительного источника горячей воды. Прошло уже минут восемь, а может, и девять с того момента, как Хайди залепила мне пощечину. Вряд ли мы успеем поговорить, все без толку. Она ускользала, как песок сквозь пальцы.
Осознание обреченности наконец настигло меня: я уеду сегодня в госпиталь при любом раскладе…
И тогда я ускорил шаг, нагнал ее, схватил за плечи, развернул к себе и впился губами в ее рот. Потом в ее подбородок, соленый от стекающих по нему слез. В ее щеки, лоб…
– Вильям, – пробормотала она, шокированная происходящим.
Мы никогда не целовались. Трахались – да, сколько угодно, но ни разу не целовались…
– Вильям, – повторила она, изумленно глядя. А потом сомкнула руки на моей шее и ответила на поцелуй. И рассмеялась – счастливо, удовлетворенно.
Наверно, она чувствовала себя победительницей. Наверное, она была рада, что я наконец прекратил свою странную игру и теперь мы можем просто целоваться. Как все нормальные люди…
– Боже, как же я этого ждала! Как же я этого хотела, – улыбнулась она и снова прижалась губами к моим губам.
Поцелуй. Первый, последний и просто удивительный. Только жаль, что вкус ее губ неотделим от боли. Сначала будет просто покалывание. Потом жжение. Потом пожар во рту, будто я хлебнул кислоты…
Я вынул телефон и набрал номер скорой, диктуя им свой адрес. Хайди по-прежнему стояла напротив, впившись в меня руками. Она положила ладонь на мою щеку – на ту самую, по которой не так давно съездила. Я улыбнулся ей, подергал за локон волос, коснулся подбородка.
– Мне нужно идти, Хайди.
– Что… Почему?
– Пора расплачиваться за поцелуй…
– Нет! Опять ты за свои игры! Вильям!
Я развернулся и зашагал к дому, неся в себе свою боль, как бомбу – осторожно и медленно. Еще никогда мне не было так плохо.
– Вильям! – кричала она вслед. – Господи, какой же ты мудак! Неужели твои выдумки стоят наших отношений?!
Я ускорил шаг. Первый из волдырей на щеке уже лопнул. Алая капля упала в снег. Но Хайди не видела этого. А я не решался обернуться и показать ей лицо. Не хотел, чтобы она увидела меня таким – больным, жалким, истекающим кровью. Наверное, в этом и была причина: пусть лучше ненавидит, чем жалеет. Что угодно, но не жалость.
Хайди звала меня, но решила не бежать за мной. Мальчик-выдумщик вернется к ней, как только наиграется в свои игры. Ведь так? Однажды он устанет корчить из себя уникального и вернется. Если, конечно, она захочет принять его. Если, конечно, она сможет простить ему мудацкое поведение…
– Я не прощу тебя! Катись ко всем чертям, Вильям!
* * *
– Хайди спрашивала обо мне? – поинтересовался я у родителей две недели спустя, как только ожоги зажили, и я смог шевелить губами.
Оказалось, что нет. И мне она тоже не звонила.
– Я согласен уехать в Ирландию, – сказал я, глядя в стену больничной палаты. Боясь, что если подниму взгляд на родителей, то расплачусь, как маленький.
– Я уверена, ты не пожалеешь, милый, – сказала мама. – Я уверена, что там найдется все, что тебе нужно.
– Лепрекон в зеленой шляпе, исполняющий желания?
– Или четырехлистный клевер, – улыбнулась в ответ мама. – Вибеке будет счастлива.
«Ну хоть кто-то будет счастлив», – подумал я.
20
Жестоко
– Повтори, – попросил я, вглядываясь в склоненное надо мной лицо Бекки. Она только что разбудила меня и сказала что-то странное.
– Я сказала Долорес, что отвезу ее в университет и покажу аудиторию. Но, кажется, я заболела. Ты можешь подвезти ее?
– Нет, – ответил я и перевернулся на другой бок.
– Вильям, я не могу с ней так поступить. Я же обещала…
– Мне пофиг.
– А мне нет. Я ненавижу нарушать свои обещания. Я потом просто сама не своя. Ну пожа-а-луйста!
Я сел в кровати, хмуро разглядывая Бекки, которая не выглядела слишком больной. Только волосы торчали в разные стороны, но вряд ли это симптом гриппа. Скорее, симптом потерянной расчески.
– Если ты подзабыла: мне не по себе от одного ее голоса.
– А ты не говори с ней. Просто подбрось в универ. Она не разговорчивая, будет легко.
Не знаю, как так получилось, что я согласился. Наверное, еще не до конца проснулся. Или Бекки научилась подчинять меня своей воле с помощью одного только взгляда. Или во всем виновато воспоминание о том, как горько плакала Долорес Макбрайд на балконе позапрошлой ночью.
Ладно, подумал я, от одного раза не растаю. А потом пускай сестра подыщет какую-нибудь другую протеже. Мало, что ли, в этом универе первокурсниц? Да полно – роятся вокруг, зеленые, наивные, и трещат, как кузнечики, – бери любую, сажай в карман, сдувай пылинки. А вот Долорес Макбрайд – ядовитого скорпиона – лучше брось…
* * *
Забавно было смотреть на то, как Долорес снова входит в нашу с Бекки квартиру, как смотрит на меня – нервозно и хмуро, как пытается говорить спокойно, но голос дрожит. Она была не рада перспективе оказаться со мной в одной машине, как и я был этому не рад. Она была готова сбежать, но Бекки, словно предполагая это, уже провернула в двери ключ и начала хлопотать на кухне, предлагая Долорес кофе.
– Бекки, я сама доберусь, – попыталась возражать она, но возражать моей сестре – это все равно что пытаться перекричать бурю, или плыть по водопаду вверх, или молиться – бесполезно, короче.
Мысли о пожарной лестнице, о побеге, о борьбе снова завертелись в голове, когда я услышал ее голос – мягкий, как маршмеллоу.
Обманчивая мягкость.
Этим самым голосом она умеет выкрикивать гадости и отдавать резкие, гортанные приказы своим диким животным… Я сам это слышал.
Потом мы спустились на подземную парковку, где Долорес начала изображать из себя ангела, извиняться и очень натурально краснеть. Я держал искалеченную руку в кармане.
