Конечно, на индоевропейских языках говорят не только в Европе, что и следует из их названия. На них говорит большинство населения современного Ирана, Афганистана и Индийского полуострова. Как же они стали говорить на языках, родственных гэльскому, на котором говорят в Ирландии, за тысячи миль от них? Кроме того, существуют конкурирующие друг с другом гипотезы. Одна из них, выдвинутая Чайлдом, Гимбутасом и другими, заключается в том, что древние степные кочевники принесли свой язык из Центральной Азии в Индию, куда они вторглись около 1500 года до нашей эры. В Ригведе, собрании древних индийских религиозных текстов, написано о завоевании Индии конными воинами с севера. Это получило подтверждение в 1920-х годах, когда сэр Джон Маршалл и его коллеги в долине Инда раскопали Мохенджо-Даро и Хараппу. Эти великие города датируются примерно 3500 годом до нашей эры, и ко второму тысячелетию до нашей эры это были крупные поселения с тысячами домов, развитым сельским хозяйством и огромным населением. Затем, около 1500 года до нашей эры, начался их упадок, и к 1000 году нашей эры хараппская культура исчезла, а ее города опустели. Чем был вызван внезапный коллапс этой культуры? Археологи считают, что это было связано с вторжением степных арийцев. Похоже, археология подкрепляет аргумент Чайлда и подтверждает написанное в Ригведе.
Более поздние исследования показали, что существовали, вероятно, внутренние причины краха Хараппской цивилизации. Может быть, река изменила русло или наступил социальный распад (как у римлян 2000 лет спустя). Что бы ни послужило причиной (или причинами), вторгшиеся арийцы вовсе не были всемогущими завоевателями, как считали археологи раньше. С учетом новых представлений Ренфрю предложил две вероятные модели проникновения индоевропейских языков в Индию.
Согласно первой модели Ренфрю это произошло во время древней неолитической миграции с Ближнего Востока вместе с переселенцами, говорившими на ПИЕ. В этой модели хараппский язык уже был индоевропейским, и, следовательно, нет никаких оснований считать причиной появления этих языков в Индии арийское вторжение. Суть второй модели, обнаруживающей большее доверие Ригведе, заключается в том, что в долину Инда вторглись говорившие на индоевропейских языках кочевники из Центральной Азии, но их было относительно мало. Следовательно, это не оказало значительного влияния на население полуострова, если не считать навязывания языка и культуры. В обоих случаях генетические данные свидетельствуют о незначительной роли северных степей для Индии.
Проверка гипотез Чайлда, Гимбутаса и Ренфрю требовала обнаружения маркеров, по которым можно было бы различить степные популяции и местный индийский генофонд. Как мы видели в главе 6, маркер М20 характеризует первую основную волну миграции в Индию из Ближнего Востока, прокатившуюся около 30 000 лет назад. Его высокая частота была обнаружена в южных популяциях, говорящих на дравидийских языках — языковой семье, не имеющей никакого отношения к индоевропейским языкам. В некоторых южных популяциях М20 достигает частоты более 50 %, в то время как за пределами Индии он встречается только спорадически. Таким образом, для наших целей он может служить местным индийским маркером. Для завершения этого анализа был необходим степной маркер, чтобы оценить его возможный вклад в генетическое разнообразие современной Индии.
Это стало возможно с открытием маркера M17, который присутствует с высокой частотой (более 40 %) от Чешской Республики до Алтайских гор в Сибири и на юге по всей Центральной Азии. Абсолютные методы датирования позволяют предположить, что этому маркеру 10 000–15 000 лет. А то, что наибольшее микросателлитное разнообразие наблюдается на юге России и на Украине, дает основание для вывода, что возник он именно там. M17 является потомком M173, и это согласуется с его европейским происхождением. Происхождение, распространение и возраст M17 наводят на мысль о том, что он был распространен курганными людьми в ходе их продвижения через евразийские степи. Ключ к решению нашей языковой головоломки — увидеть, что с ним происходит в Индии и на Ближнем Востоке.
Ответ заключается в том, что в Индии высокая частота M17 обнаруживается именно в группах, говорящих на индоевропейских языках. Например, этот маркер имеют около 35 % мужчин из говорящих на хинди жителей Дели. Группы с юга, говорящие на индоевропейском языке, показывают такую же высокую частоту M17, в то время как у их соседей, говорящих на дравидийских языках, его частота гораздо меньше — 10 % и ниже. Это наводит на мысль, что M17 является индоевропейским маркером, и свидетельствует о массивном генетическом притоке из степей в течение последних 10 000 лет. Принимая во внимание археологические данные, мы можем сказать, что старая гипотеза о вторжения из степей людей, — а не только их языка, — похоже, правдива.
А что же с Ближним Востоком? Интересно то, что там частота M17 невысока — он присутствует только у 5–10 % мужчин. Это верно и для населения Ирана, говорящего на фарси, основном индоевропейском языке. У жителей западной части страны частотах M17 низкая, в то время как у живущих на востоке его частота больше похожа на ту, что наблюдается в Индии. Как мы узнали в главе 6, между этими двумя регионами пролегает негостеприимная бесплодная пустыня. Результаты анализа показывают, что великие иранские пустыни были барьером на пути продвижения индоевропейцев во многом так же, как и ко времени последней миграции верхнего палеолита.
Результаты по Y-хромосоме из Ирана и Ближнего Востока позволяют также предположить, что перемещение древних ближневосточных земледельцев на восток, в долину реки Инд, не привело к распространению индоевропейских языков. Маркер M172, связанный с распространением сельского хозяйства, встречается по всей Индии, что говорит о его древнем происхождении из Ближнего Востока, скорее всего в эпоху неолита. Но он одинаково часто встречается у народов, говорящих на индоевропейских и дравидийских языках, что указывает на то, что распространение сельского хозяйства предшествовало появлению индоевропейских языков. То есть большинство индийских потомков земледельцев эпохи неолита научилось говорить на индоевропейских языках, в то время как их небольшая часть говорящих на индоевропейских языках и имеющих маркер M17 к тому моменту отказалась от своего языка в пользу дравидийского.
Низкая частота M17 на западе Ирана говорит о том, что в данном случае все произошло точно по сценарию, предусмотренному Ренфрю в его второй модели. Вполне вероятно, что небольшой по численности группе людей, говорящей на индоевропейском языке, удалось навязать его коренному иранскому населению — этот процесс Ренфрю назвал господством элиты. Согласно этой модели было нечто — военная сила, экономическая мощь или, возможно, организаторские способности, — что позволило индоевропейцам из степей добиться культурной гегемонии над древней, устоявшейся цивилизацией западного Ирана. Это «нечто» могло подразумевать и использование лошадей в военных действиях, для передвижения колесниц или для верховой езды. Конница и колесницы, изобретения степного образа жизни, могли дать древним индоевропейским кочевникам явное преимущество перед пехотой противника. Использование лошадей могло дать армии огромное техническое преимущество на следующие три тысячелетия. И нетрудно представить, какое преимущество это дало степному евразийскому народу.
