Фаза лепета и отдельных слов продолжается еще год, при этом происходит значительное увеличение словарного запаса ребенка. Во время этого процесса начинают появляться первые предложения, состоящие из двух слов, когда ребенок соединяет разные слова, чтобы сформировать предложение с новым смыслом. Мою старшую дочь зовут Марго, и на этом этапе она начала говорить такие вещи, как «Марго целовать» и «Мама держать». Затем, в возрасте около двух лет, произошел огромный скачок в ее речи. Именно в этом возрасте большинство детей начинает собирать по три слова в одном предложении — «Марго целовать папу», а не просто «Марго целовать» или «Целовать папу», образуя структуру субъект-глагол-объект (СГО), или синтаксис, который характеризует английский и большинство других языков. Структура СОГ («Марго папу целовать») используется в нескольких языках (в том числе японском, корейском и тибетском), в то время как структуры ГСО и ГОС используются примерно в 15 процентах всех языков (например, валлийский использует первый вариант, малагасийский — последний). Самая редкая структура, ОСГ, возможно, хорошо известная по фильму «Империя наносит ответный удар» как язык Йода, мастера джедаев: «Больной я стал» и тому подобное, используется только в небольшом количестве языков бразильской Амазонии. Главное, что мы почерпнули из этого синтаксического разнообразия: порядок слов играет решающую роль в нашем понимании предложения. Если «собака кусает человека» — дело житейское, то если «человек кусает собаку» — это достойно освещения в прессе.
Так, усложнение языка в двухлетнем возрасте является результатом владения синтаксисом, и с этого времени начинается нескончаемый поток все более сложных предложений. Однако большой скачок вперед в понимании предполагает переход через синтаксический барьер — без владения синтаксисом этого никогда не произойдет. Это то, что мы видим при обучении шимпанзе американскому языку жестов. Например, бонобо по имени Канзи, как полуторагодовалый ребенок, был в состоянии создать и понять много предложений, состоящих из двух слов, но не смог освоить сложный синтаксис речи двухлетнего ребенка. Причина значительной разницы в общении людей по сравнению с человекообразными обезьянами заключается в структурах головного мозга, позволяющих понимать синтаксис и таким образом передавать сложные сообщения.
Чтобы понять, как это происходит, попробуем провести мысленный эксперимент. Представьте, что после кораблекрушения вас выбросило на отдаленный остров, и вы оказались в племени людей, говорящих на непонятном для вас языке. Ничто в этом языке не имеет для вас смысла, нет ничего общего с вашим родным языком. Ваша цель — узнать, где вы находитесь и как вернуться домой. Как бы вы это сделали? Вполне вероятно, что сначала вы попытались бы общаться, используя навыки, которые приобрели, будучи ребенком — методом «проб и ошибок», сосредоточиваясь на существительных и глаголах по отдельности. Указывая на дерево, вы вопросительно поднимаете брови, полагаясь на фактическую универсальность человеческой мимики (которая сама может быть эволюционным пережитком времени, предшествовавшего развитию сложной речи). Вскоре вы узнаете достаточно слов, чтобы составить основные предложения — «Я пить», или «Есть сейчас». Окончательный скачок произойдет, когда вы начнете строить сложные предложения, которые передают существенно больше информации, чем одно существительное или один глагол. Вы поздравляете себя с освоением речи двухлетнего ребенка, когда, наконец, сумеете сказать: «Сейчас я еду домой». В этот момент есть шанс, что местные жители закричат: «Эврика!» — и отведут на другую сторону острова, на взлетно-посадочную полосу, где вы можете успеть на самолет домой.
Этот воображаемый сценарий кораблекрушения демонстрирует пользу синтаксиса для человеческого общения и дает нам подходящую гипотезу, объясняющую, почему был возможен такой огромной скачок вперед у наших древних предков. Но он не может объяснить, что могло быть тому причиной. Если интеллектуальная пропасть между человеком и обезьяной преодолевается синтаксическим мостом, то возникает вопрос, почему он появился у наших предков, а не у предков шимпанзе и горилл. Здесь мы снова получим некоторую помощь из исследований поведения приматов. Согласно Сью Сэвидж-Рамбо, одна из причин, помешавшая шимпанзе развить сложный синтаксис — ограниченная кратковременная память. Чтобы понять смысл сложного предложения, вы должны помнить его начало к тому моменту, как дойдете до его конца, с тем, чтобы соединить их воедино. Это нетрудно, быть может, для предложения «человек кусает собаку», но немного труднее для сложных конструкций прошедшего времени на немецком языке, где смысловой глагол появляется только в конце предложения! Ограниченность краткосрочной памяти может быть причиной минимальных языковых навыков шимпанзе.
Причина, почему наши родственники-обезьяны не развили сопоставимую с нашей кратковременную память, может иметь отношение к их образу жизни. Все наши обезьяньи родственники живут в лесах, и по крайней мере частично на деревьях. Наши же предки, по всей видимости, отказались от жизни на деревьях несколько миллионов лет назад. Австралопитеки имели вертикальную осанку, что было эволюционно полезным приобретением только в местности, на которой не растут деревья. Структура африканской экосистемы с ее обширной саванной, расположенной в непосредственной близости от леса, является на самом деле идеальной средой обитания для приматов, осуществляющих переход с древесного на наземный образ жизни. И именно этот прыжок с деревьев изменил эволюционную траекторию движения, что в конечном счете привело к синтаксису и современному языку.
Теперь большинство антропологов признают, что ранние гоминиды ходили на задних конечностях прежде, чем развили высшие умственные способности. Как в случае обнаруженного Раймондом Дартом «младенца Тунг», размер головного мозга самых древних человеческих предков был сопоставим с мозгом обезьян, но они уже имели изменения в скелете, указывающие на прямохождение. В безлесной местности прямохождение давало несколько преимуществ: позволяло улучшить обзор местности, способствовало эффективному передвижению по суше и высвобождению рук для использования орудий труда. Ни одно из них не могло бы иметь большого значения, если вы перемещаетесь в основном в лесу с ветки на ветку. Как говорится, необходимость — мать изобретательности, и это верно в отношении эволюции. Но что же в первую очередь привело нас в луга?
Периодически африканские леса сильно страдали от климатических изменений: из-за малого количества осадков за последние 10 млн лет их площадь существенно сокращалась несколько раз. Один особенно сухой период, имевший место 5–6 млн лет назад, привел фактически к исчезновению Средиземного моря, что сильно ударило по африканскому климату. Во время этой продолжительной засухи некоторые из обитавших на деревьях обезьян могли переместиться к кромке леса, чтобы воспользоваться дарами лугов. Но так как обитающие в лесах обезьяны являются собирателями (шимпанзе иногда убивают и едят обезьян, но их рацион состоит в основном из фруктов и насекомых), те, кто перешел к жизни в саванне, должны были стать охотниками, потому что крупным приматам довольно сложно жить в саванне исключительно за счет собирательства — растения и насекомые просто не обеспечат их достаточным количеством пищи. Калорийную, богатую белком диету составляют лишь животные, особенно млекопитающие. Поэтому нужно было охотиться на живущих в лугах млекопитающих, избегая при этом внимания других живущих рядом плотоядных животных, что, по-видимому, и способствовало развитию человеческого мозга.
