Они ушли под руку в столовую, а ошеломленный Джонсон остался сидеть, где сидел.
На следующее утро в восемь часов, чувствуя себя так, будто он за несколько месяцев прожил целое десятилетие, он сел на идущий на восток поезд «Юнион Пасифик»; все десять ящиков уложили в громыхающий багажный вагон.
Монотонность путешествия была как нельзя более приятной, и Джонсон наблюдал, как пейзаж за окном становится все зеленее. Верхние листья дубов, кленов и яблонь говорили о наступлении осени. На каждой остановке он выходил и покупал местные газеты, замечая, как в передовицы просачивается восточная точка зрения на индейские войны и на разные другие вопросы.
Утром четвертого дня он телеграфировал из Питтсбурга Копу, сообщая, что выжил и хотел бы явиться к нему поговорить; о ящиках с костями он не упомянул. Потом Джонсон телеграфировал своим родителям и попросил, чтобы этим вечером за ужином приготовили еще одно место.
Он прибыл в Филадельфию 8 октября.
Четыре встречи
На вокзале Джонсон нанял человека с пустым фургоном зеленщика, чтобы тот привез его к дому Копа на Пайн-стрит в Филадельфии. Поездка была недолгой, и по прибытии обнаружилось, что Копу принадлежат два примыкающих друг к другу похожих каменных трехэтажных дома: один был жилым, во втором находились частный музей и кабинеты. Самое удивительное – Коп жил всего в семи-восьми кварталах от Риттенхаус-сквер, где мать Джонсона уже готовилась к появлению сына.
– Который дом – жилой? – спросил Джонсон хозяина фургона.
– Не знаю, но думаю, этот парень вам подскажет, – ответил тот, показывая куда-то.
«Парнем» был сам профессор Коп, который прыгал вниз по ступенькам.
– Джонсон!
– Профессор!
Коп крепко пожал ему руку и решительно заключил в твердые объятья.
– Вы живы и…
Он заметил брезент в задней части фургона:
– Возможно ли?
Джонсон кивнул:
– Это не было невозможно – пожалуй, лучше ответить так.
Ящики перенесли прямиком в музейную половину владений Копа. Миссис Коп пришла с лимонадом и вафлями, и все уселись. Хозяева охали над историями Джонсона, волновались из-за его внешности, восклицали над его ящиками с костями.
– Я велю секретарю расшифровать все записи о ваших приключениях, – сказал Коп. – Нам понадобятся доказательства того, что кости, которые мы раскопали в Монтане, – те самые, что теперь находятся в Филадельфии.
– Возможно, некоторые сломались, потому что фургон и ящики сильно трясло, – сообщил Джонсон. – К тому же некоторые кости могут оказаться с дырами от пуль и с отколотыми кусками, но по большей части все они здесь.
– Зубы бронтозавра? – спросил Коп; руки его возбужденно подергивались. – Зубы все еще у вас? Это может бросить на меня тень, но я беспокоился о них с того дня, как мы услышали, что вы убиты.
– Ящик здесь, профессор, – сказал Джонсон, найдя ящик с пометкой Х.
Коп тут же его распаковал, поднял зубы один за другим и очень долго пристально смотрел на них как зачарованный. Потом выложил в ряд, как делал это на сланцевом утесе много недель тому назад, почти в двух тысячах милях к западу отсюда.
– Поразительно, – сказал он. – Совершенно поразительно. Маршу еще много лет трудно будет с этим сравняться.
– Эдвард, – заметила миссис Коп, – не лучше ли нам отослать мистера Джонсона домой, к его семье?
– Да, конечно, – ответил Коп. – Им, наверное, не терпится вас увидеть.
Отец Джонсона тепло его обнял.
– Благодарю Бога за твое возвращение, сын.
Мать, стоя наверху лестницы, с плачем сказала:
– Из-за бороды ты выглядишь ужасно вульгарным, Уильям. Избавься от нее немедленно.
– Что случилось с твоей губой? – спросил отец. – Ты ранен?
– Индейцы, – ответил Джонсон.
– По-моему, это следы зубов, – сказал брат Эдвард.
– Так и есть, – ответил Джонсон. – Индеец забрался в фургон и укусил меня. Хотел проверить, каков я на вкус.
– Укусил тебя за губу? Он что, пытался тебя поцеловать?
– Они дикари, – ответил Джонсон. – И непредсказуемы.
– Тебя поцеловал индеец! – сказал Эдвард, хлопая в ладоши. – Тебя поцеловал индеец!
Джонсон закатал штанину и показал всем шрам в том месте, где его ногу пронзила стрела. Потом предъявил обломок стрелы.
Он решил не рассказывать о многих деталях и ничего не сказал об Эмили Уильямс – или Миранде Лапхэм, или как там ее звали на самом деле. Зато рассказал, как хоронил Жабу и Маленького Ветра.
Эдвард ударился в слезы и убежал наверх, в свою комнату.
– Мы просто рады, что ты вернулся, сын, – сказал отец, внезапно сделавшись на вид намного старше прежнего.
Осенний семестр уже начался, но декан Йельского университета все равно разрешил Джонсону приступить к занятиям.
Уильям не отказал себе в драматическом эффекте: облачился в западную одежду, прицепил свой пистолет и в таком виде вошел в столовую.
Все в комнате затихли. Кто-то сказал:
– Это Джонсон! Уилли Джонсон!
Джонсон дошагал до стола Марлина, который обедал с друзьями.
– Полагаю, ты должен мне деньги, – своим самым лучшим грубым голосом сказал Джонсон.
– Какой у тебя колоритный вид! – сказал Марлин, смеясь. – Ты должен представить меня своему портному, Уильям.
Джонсон не ответил.
– Следует ли мне предположить, что у тебя было много дешевых западных приключений и ты убивал людей в настоящих перестрелках? – спросил Марлин, разыгрывая комедию перед своими слушателями.
– Да, – ответил Джонсон. – Ты не ошибся бы.
Шутовская улыбка Марлина слегка поблекла – он не был уверен, что именно Джонсон имеет в виду.
– Полагаю, ты должен мне деньги, – повторил Джонсон.
– Мой дорогой собрат, я тебе вообще ничего не должен! Если помнишь, по условиям нашего пари ты должен был сопровождать профессора Марша, а весь институт знает, что ты недалеко с ним уехал, прежде чем он вышвырнул тебя вон как мошенника и подлеца.
Одним быстрым движением Джонсон схватил Марлина за воротник, без усилий поднял на ноги и ударил его о стену.
– Ты, сопливый маленький ублюдок, отдашь мне тысячу долларов или я раскрою́ тебе башку!
Задыхающийся Марлин заметил шрам Джонсона.
– Я тебя не знаю.
– Да, но ты у меня в долгу. А теперь скажи всем, что ты собираешься сделать.
– Я собираюсь заплатить тебе тысячу долларов.
– Громче.
