Джонсон не знал. В конце концов он сказал:
– Очень нравится.
Он повел Эмили ужинать в лучший ресторан в городе. Они угощались устрицами из Калифорнии, вином из Франции и poulet a l’estragon
[62]. Джонсон заметил, что Эмили узнала марку вина.
После ужина они пошли под руку по улицам города. Джонсон помнил, каким опасным казался ему Шайенн, когда он посетил его в прошлый раз. Теперь город выглядел сонным маленьким железнодорожным узлом, населенным невесть что из себя изображающими хвастунами и картежниками. Даже самые грубые с виду жители делали шаг в сторону по дощатой мостовой, когда Джонсон проходил мимо.
– Они видят, что у тебя пистолет, – сказала Эмили, – и что ты умеешь им пользоваться.
Довольный, Джонсон рано отвел Эмили обратно в гостиницу, в постель.
Они оставались там большую часть следующего дня. Он замечательно провел время, и она тоже.
– Куда ты отправишься теперь? – спросила она на третий день.
– Обратно в Филадельфию, – ответил Джонсон.
– Я никогда не была в Филадельфии, – сказала Эмили.
– Тебе там понравится, – ответил он, улыбаясь.
Она радостно улыбнулась в ответ:
– Ты и вправду хочешь, чтобы я поехала?
– Конечно.
– Действительно?
– Не глупи.
Но Джонсон начал чувствовать, что она всегда на шаг опережает его. Она, похоже, знала отель лучше, чем он ожидал, и с непринужденной фамильярностью общалась с человеком за конторкой и официантами в столовой. Некоторые как будто даже ее узнали. А когда они с Эмили прогуливались по улицам и рассматривали витрины, она легко распознавала восточную моду.
– Думаю, вот это очень хорошенькое.
– Здесь оно кажется неуместным… Не то чтобы я был экспертом в таких делах.
– Ну, девушкам с Востока нравится знать, что сейчас в моде.
Позже у него появилась причина поразмыслить над этим ее заявлением.
Пройдя несколько шагов по деревянному тротуару, Эмили спросила:
– Какая она, твоя мать?
Джонсон давно уже не думал о матери. Сама мысль о ней была своего рода потрясением.
– Почему ты спрашиваешь?
– Я просто думала, как мы с ней встретимся.
– Что ты имеешь в виду?
– Понравлюсь ли я ей.
– О, конечно!
– Ты думаешь, я ей понравлюсь, Билл?
– Очень понравишься, – ответил Джонсон.
– Ты говоришь не слишком уверенно. – Она очаровательно надулась.
– Не глупи!
Он сжал ее руку.
– Давай вернемся обратно в отель, – сказала она. И быстро лизнула его в ухо.
– Прекрати, Эмили.
– А что такое? Я думала, тебе это нравится.
– Нравится, но не здесь. Не на людях.
– Почему? Никто на нас не смотрит.
– Знаю, но так поступать не годится.
– Да какая разница? – Она нахмурилась. – Если никто на нас не смотрит, какая разница?
– Не знаю, но разница есть.
– Ты уже вернулся в Филадельфию, – сказала она, отступив и сердито глядя на него.
– Ну же, Эмили…
– Вернулся.
Но он лишь повторил:
– Не глупи.
– Я не глуплю, – сказала она. – И я не еду в Филадельфию.
Джонсон не нашелся что ответить.
– Я просто была бы там не на своем месте, – сказала она, вытирая слезу со щеки.
– Эмили…
Она открыто заплакала:
– Я знаю, о чем ты думаешь, Билл. Я знала это уже несколько дней.
– Эмили, пожалуйста…
Джонсон понятия не имел, о чем она говорит, потому что последние три дня были самыми изумительными в его жизни.
– Все бесполезно… Не прикасайся ко мне, пожалуйста… Это бесполезно, вот и все.
Они бок о бок молча пошли обратно в отель. Эмили высоко держала голову и время от времени шмыгала носом. Он чувствовал себя неловко, сконфуженно и не знал, что делать.
Спустя некоторое время Джонсон взглянул на нее и увидел, что она больше не плачет. Она была в ярости.
– После всего, что я для тебя сделала, – сказала она. – Ты наверняка давно уже погиб бы от руки Дика, если бы я тебе не помогла, и ты никогда не выбрался бы из Дедвуда, не уговори я Уайетта тебе помочь, и ты потерял бы кости в Ларами, если бы я не помогла тебе придумать план…
– Это правда, Эмили.
– И вот твоя благодарность! Ты отбросил меня в сторону, как старую тряпку.
Она была не на шутку сердита. Но каким-то образом Джонсон осознал, что это его отбрасывают в сторону.
– Эмили…
– Я сказала – не прикасайся ко мне!
Он почувствовал облегчение, когда к ним подошел шериф, вежливо прикоснулся к шляпе, глядя на Эмили, и спросил Джонсона:
– Вы – Уильям Джонсон из Филадельфии?
– Да.
– Тот, что остановился в «Интер-Оушене»?
– Да.
– У вас есть какие-нибудь удостоверения личности?
– Конечно.
– Прекрасно, – сказал шериф, вынимая пистолет. – Вы арестованы. За убийство Уильяма Джонсона.
– Но я – Уильям Джонсон.
– Не вижу, как вы можете им быть. Уильям Джонсон мертв. Поэтому кем бы вы ни были, вы наверняка не он, не так ли?
На его запястьях защелкнулись наручники. Джонсон посмотрел на Эмили:
– Эмили, скажи ему!
Она повернулась на каблуках и, не говоря ни слова, пошла прочь.
– Эмили!
– Пойдемте, мистер, – сказал шериф и подтолкнул Джонсона в сторону тюрьмы.
Прошло некоторое время, прежде чем всплыли детали. В свой первый день в Шайенне Джонсон телеграфировал отцу в Филадельфию, прося прислать 500 долларов. Его отец тут же дал телеграмму шерифу, сообщая, что в Шайенне кто-то выдает себя за его погибшего сына.
Все, предъявленное Джонсоном – его перстень Йельского университета, несколько измятых писем, газетные вырезки из дедвудского «Блэк Хиллс Уикли Пиониэр», – было расценено как доказательства того, что он ограбил мертвеца, которого, вероятно, сам и прикончил.
– Этот парень, Джонсон – студент с Востока, – сказал шериф, рассудительно прищурившись на Джонсона. – Так что ты не можешь им быть.
– Но это я, – настаивал Джонсон.
