В окне второго этажа ясно виднелись две фигуры. Один человек душил другого, стоя позади него.
– Будь я проклят, – сказал Перкинс. – Вы сфотографировали убийство!
– Но тут немногое можно разглядеть, – ответил Джонсон.
– Увеличьте снимок, – сказал Перкинс.
– Я должен собирать вещи, – отозвался Джонсон. – Я уезжаю с кавалерией на рассвете.
– Кавалеристы пьют в салунах по всему городу и ни за что не уедут на рассвете. Увеличьте его.
У Джонсона не было увеличительного оборудования, но он сумел соорудить импровизированное приспособление и проявил снимок. Они с Перкинсом вгляделись в проявительную ванну, где медленно возникало изображение.
В окне душили Тома Техаса, спина которого выгнулась от напряжения, лицо исказилось. Его шею стискивали две руки, но тело убийцы закрывала занавеска слева, и голова его была в густой тени.
– Уже лучше, – сказал Перкинс. – Но мы все еще не видим, кто это.
Они отпечатали новую фотографию, а потом – третью, еще крупнее. Вечер шел, и работа продвигалась все медленнее. Самодельная система при большом увеличении была чувствительна к вибрации, а Перкинс так волновался, что не мог устоять неподвижно во время долгого проявления.
Вскоре после полуночи они получили четкий снимок. При большом увеличении фотография была зернистой, в крапинку. Зато проявилась одна деталь. На левом запястье душащей руки была татуировка в виде свернувшейся змеи.
– Мы должны рассказать судье Харлану, – настаивал Перкинс.
– Я должен собираться, – сказал Джонсон, – и должен немного поспать перед завтрашним отъездом.
– Но это убийство!
– Это Дедвуд, – сказал Джонсон. – Тут все время такое случается.
– Вы собираетесь просто уехать?
– Собираюсь.
– Тогда дайте пластину мне, а я пойду и расскажу все судье Харлану.
– Поступайте как знаете, – сказал Джонсон и отдал ему пластину.
Вернувшись в отель «Гранд Сентрал», он прошел мимо Черного Дика Кэрри. Дик был пьян.
– Привет, Фогги, – сказал Дик.
– Привет, Дик, – ответил Джонсон и поднялся в свою комнату.
Как он отметил в дневнике, «то был прекрасный, ироничный финальный штрих моего последнего дня в печально знаменитом Дедвуде».
Он с полчаса укладывал вещи, когда в его комнате появились Перкинс с судьей Харланом.
– Вы сделали эту фотографию? – спросил судья Харлан.
– Я, судья.
– Вы как-нибудь улучшали снимок, ретушируя его карандашом или еще как-нибудь?
– Нет, судья.
– Прекрасно, – заявил судья Харлан. – Мы поймали его с поличным.
– Я рад за вас, – ответил Джонсон.
– Дознание начнется утром, – сообщил судья Харлан. – Будьте там в десять часов, Фогги.
Джонсон сказал, что он покидает город с кавалерией генерала Крука.
– Боюсь, вы не сможете этого сделать, – ответил судья Харлан. – Вообще-то нынче ночью вы подвергаетесь некоторому риску, оставаясь здесь. Придется взять вас под охрану.
– О чем вы говорите? – спросил Джонсон.
– Я говорю о тюрьме, – сказал судья Харлан.
На следующий день в Дедвуде
Тюрьма находилась в заброшенной шахте забоя на краю города и была снабжена железными решетками и крепким замком. Проведя ночь на ледяном холоде, Джонсон смог сквозь прутья наблюдать, как кавалерия под командованием генерала Крука едет на юг, покидая Дедвуд.
Он им кричал – кричал, пока не охрип, – но никто не обратил на него ни малейшего внимания.
Никто не пришел, чтобы выпустить его из тюрьмы, почти до полудня, когда появился судья Харлан, постанывая и тряся головой.
– Что случилось? – спросил Джонсон.
– Слегка перебрал с выпивкой прошлой ночью, – ответил судья. Он широко распахнул дверь. – Можете уходить.
– А как же дознание?
– Дознание отменено.
– Что?!
Судья Харлан кивнул:
– Черный Дик Кэрри улизнул из города. Похоже, ему шепнули о том, что надвигается, и он выбрал главное достоинство храбрости, как сказал бы Шекспир
[60]. В отсутствие Дика в дознании нет смысла. Вы можете идти.
– Но кавалерия уже опередила меня на полдня, – сказал Джонсон. – Мне ни за что их не догнать.
– Верно, – согласился судья. – Я очень извиняюсь за причиненные неудобства, сынок. Думаю, в итоге вы еще некоторое время пробудете с нами в Дедвуде.
История об обличающей фотографии Джонсона и о том, как он упустил шанс уйти с кавалерией, облетела город.
Это имело серьезные последствия.
Первым последствием было то, что отношения между Джонсоном и Черным Диком Кэрри, Другом Старателей, стали еще хуже. Все братья Кэрри теперь демонстрировали по отношению к Уильяму открытую враждебность, тем более что судья Харлан как будто не интересовался новым расследованием смерти Тома Техаса. Когда братья бывали в городе (а это случалось всякий раз, когда ни один дилижанс не покидал Дедвуд день-другой), они останавливались в отеле «Гранд Сентрал». И если обедали – что случалось редко, – они ели там же.
Джонсон раздражал Дика, который объявил, что Джонсон со своими, как он выразился, филадельфи-и-и-йскими манерами ведет себя высокомерно по отношению к остальным.
– «Передайте масло, будьте так добры»? Тьфу! Не выношу его изящных манер.
Шли дни, и Дик пристрастился задирать Джонсона, к удовольствию своих братьев. Джонсон молча все сносил; он ничего не мог поделать, поскольку Дик только того и ждал, чтобы перенести спор на улицу и уладить его с помощью пистолетов. Даже будучи пьяным, Дик оставался хорошим стрелком и каждые несколько дней кого-нибудь убивал.
Никто из знавших Дика горожан не пошел бы против него, и Джонсон точно не собирался так поступать. Но дело приняло настолько дурной оборот, что он покидал столовую, не закончив есть, если туда входил Дик.
А потом приключилась история с мисс Эмили.
Эмили
Женщин в Дедвуде было мало, и они были не лучше удовлетворительного уровня. Большинство жили в заведении под названием «Крикет» в конце южного поворота улицы, где занимались своим ремеслом под бдительным присмотром миссис Маршалл, курившей опиум и владевшей этим домом.
Остальные ни от кого не зависели, такие как Каламити Джейн, которая в последние недели давала грандиозное представление, оплакивая смерть Билла Хикока – к огромному отвращению его друзей. Каламити Джейн была настолько мужеподобной, что часто носила солдатскую форму и путешествовала с парнями в голубом, не подозревавшими, кто она. Она оказывала им услуги в походе и не раз уходила с Седьмым кавалерийским Кастера. Но она настолько смахивала на мужчину, что часто хвастала: «Дайте мне член, и в темноте ни одна женщина не отличит меня от настоящего мужчины». Как заметил один наблюдатель, это слегка затушевывало привлекательность Джейн.
