Сейчас до тебя доходит, что ты требуешь официального вмешательства в чужую жизнь, никого не впуская в свою. Осознаешь, между прочим, и то, что твоя правдивость сделалась опасно гибкой. И задаешься вопросом: не следовало ли тебе тогда выскочить из машины и оттащить того бузотера?
* * *
Одна из твоих проблем заключается в следующем: долгое время ты попросту не веришь, что она пьет. Как такое возможно, тем более что у нее муж – алкоголик и спиртное внушает ей отвращение? Она даже запаха не переносит, равно как и дутых эмоций, которые провоцирует алкоголь. Маклауд от выпитого становится еще более грубым, злым и слезливо-сентиментальным; когда он, схватив ее за волосы, поднес ей к губам стакан, она предпочла, чтобы херес лился на платье, но не в горло. К слову: за всю свою жизнь она ни от кого не видела примеров противоположного свойства: чтобы алкоголь придавал шик, помогал, если нужно, расслабиться, повышал настроение, диктовал меру и время.
Ты ей веришь. Никогда не ловишь на нестыковках, которых становится все больше, не упрекаешь за поздние возвращения. Встречая ее мутный взгляд и пустое выражение лица, убеждаешь себя, что она приняла две таблетки антидепрессанта вместо одной – изредка такое бывает. У тебя зреет убеждение, что депрессанты понадобились ей, в частности, оттого, что ты не способен сделать ее счастливой, что ты перед ней виноват, и угрызения совести не позволяют тебе приставать к ней с расспросами. А потому, когда она взирает на тебя мутным взглядом, похлопывая рядом с собой по дивану, и вопрошает: «Где тебя носило всю мою жизнь?», у тебя внутри все переворачивается и рвется, и больше всего на свете хочется сделать так, чтобы ей стало хорошо, причем на ее условиях, а не на твоих. Ты присаживаешься рядом с ней и сжимаешь ей запястья.
Как твоя любовь видится тебе уникальной, так и твои (ее) проблемы видятся совершенно особенными. В силу свой молодости ты не понимаешь, что все человеческое поведение укладывается в определенные схемы и категории и что ее (твой) случай далеко не единичен. Тебе хочется верить, что она – не правило, а исключение. Надумай кто-нибудь в ту пору произнести в твоем присутствии слово «созависимость» (впрочем, термин этот возник позже), ты бы со смехом отмахнулся, сочтя его американским жаргоном. Зато на тебя, возможно, произвели бы впечатление статистические данные, вскрывающие неведомую тебе зависимость: супруги алкоголиков, отнюдь не проникнувшись отвращением (точнее, невзирая на свое отвращение) к пагубному пристрастию, часто сами оказываются его жертвами.
Но на следующем этапе ты признаешь наглядное процентное соотношение. Понятно, что в определенных, весьма немногочисленных случаях ей требуется немного взбодриться за счет, как она сама подчас допускает, небольшого глоточка. Понятно, что, бывая в Деревне и заезжая проведать Джоан, она должна составить той компанию; понятно, что ее иногда пугают плотные транспортные потоки на дорогах, извилистые подъемы в гору – и здесь тоже помогает капелька спиртного; понятно, что она страдает от одиночества, когда ты целыми днями пропадаешь в колледже. Случается у нее, по ее же словам, и «плохое время», обычно между пятью и шестью часами пополудни; но по мере того как дни становятся короче, «плохое время обычно наступает раньше, а заканчивается, естественно, как всегда.
Ты веришь каждому ее слову. Веришь, что бутылка, задвинутая под раковину и загороженная отбеливателем, жидким мылом и средством для чистки изделий из серебра, – единственная, к которой она прикладывается.
Когда она предлагает тебе сделать карандашную метку, чтобы вы с ней вместе контролировали количество выпитого, ты смягчаешься и говоришь себе, что эти карандашные метки не имеют ничего общего с теми, которые ставил Эрик на бутылке виски. Тебе даже в голову не приходит, что в других местах можно спрятать другие бутылки. Когда друзья пытаются заострить твое внимание на очевидном («Меня немного тревожит, что Сьюзен выпивает», – говорит один; «Ого, аж из телефонной трубки бухлом несет», – вторит другой), ты реагируешь по-разному. То выгораживаешь ее, все отрицая; то допускаешь, что да, бывает изредка такой грех; заверяешь, что у вас уже состоялась серьезная беседа и Сьюзен пообещала «обратиться к специалистам». Бывает, что в одном и том же разговоре ты приводишь до трех различных версий. Но участие друзей и предложение помощи тебя обижает. Потому что помощь вам не требуется: вы же любите друг друга, а потому, спасибо большое, вдвоем сумеете все преодолеть. И это слегка отчуждает твоих друзей и в то же время отталкивает их от нее. Ты все чаще повторяешь: «У нее просто был плохой день» – и уже начинаешь сам этому верить.
Потому что у вас все еще бывают счастливые дни и часы, когда в доме царят трезвость и радость, когда глаза ее и улыбка напоминают тебе о вашем первом знакомстве, и вы придумываете себе простые развлечения: едете на прогулку в лес, сидите в кино, держась за руки, и от внезапного прилива чувств все становится простым и понятным, а потом оба подтверждаете свою любовь – и ты, и она. В такие дни тебе хочется предъявить ее друзьям: смотрите, она та же, что и прежде, не только «внутренне», но и прямо перед вами, на поверхности. Ты даже не подозреваешь, что твои друзья вечно видят ее подшофе по той, в частности, причине, что она убедила себя в результате каких-то мучительных дебатов, что для встреч с ними ей требуется храбрость во хмелю.
Каждый этап плавно перетекает в следующий. И наступает такая парадоксальная ситуация, с которой ты поначалу пытаешься бороться. Если ты ее любишь, в чем нет ни малейшего сомнения, и если любить – значит понимать, то понять ее – значит понять, среди прочего, и причины ее алкоголизма. Ты анализируешь ее предысторию, недавнее прошлое, нынешнее положение дел и вероятное будущее. И, придя к пониманию всех этих ступеней, ты делаешь какой-то резкий скачок от полного отрицания ее алкоголизма к отчетливому пониманию всех его возможных причин.
Но вместе с этим приходит и беспощадная хронология. Откуда тебе знать, – может, Сьюзен попивала все годы, что прожила с Маклаудом. Но теперь, живя с тобой, она точно превратилась в алкоголичку, и процесс отнюдь не завершился. Этот вывод вместил в себя столь многое, что сразу и не охватить, а тем более не принять.
* * *
Она сидит в стеганой ночной кофте, вокруг разбросаны газеты, у локтя кружка давно остывшего кофе. Лицо хмурое, подбородок выдвинут вперед, как будто она весь день жует жвачку. Шесть часов вечера; ты – студент-правовед выпускного курса. Сидишь на краешке кровати.
– Кейси-Пол, – заводит она любовно-озадаченным тоном, – я поняла, что между нами нечто всерьез разладилось.
– Возможно, и так, – спокойно отвечаешь ты.
Наконец-то, думается тебе, настал момент для решающего прорыва. Чему быть, того не миновать, правда? Все сходится в точке кризиса, потом начинается жар, а после сознание светлеет и вновь возвращается разумное, счастливое начало.
– Но я ломаю голову день и ночь – и не улавливаю основного.
Так, что делать дальше? Сразу перейти к теме пьянства? Предложить вновь обратиться к врачу, но уже к специалисту, к психиатру? Тебе двадцать пять лет, ты не готов к таким ситуациям. В газетах не печатают материалов под заголовком «Как помочь своей немолодой любовнице-алкоголичке». Справляться нужно самому. У тебя еще нет концепции жизни, а есть лишь представление о некоторых муках и радостях. Вместе с тем ты по-прежнему веришь в любовь и ее целительную силу, способную изменить человеческую судьбу, и даже две. Ты веришь в ее неуязвимость, стойкость, способность сокрушить любого недруга. По сути, на данный момент это и есть твоя концепция жизни.
