– Штемпель местный, – сказала мать, протягивая мне конверт.
Адрес был отпечатан на машинке, а после моей фамилии стояло лестное «эсквайр».
– Спасибо, мам.
– Смотреть будешь?
– Обязательно, мам.
Недовольно сопя, она вышла.
Письмо было от секретаря правления теннисного клуба. В нем сообщалось, что мое временное членство прекращено с момента отправки данного уведомления. И далее: «ввиду сложившихся обстоятельств» уплаченные мною членские взносы возврату не подлежат. Сущность «обстоятельств» не уточнялась.
Мы со Сьюзен договорились встретиться в клубе, чтобы сыграть с кем-нибудь микст. После обеда, взяв ракетку и спортивную сумку, я собрался уходить.
– Что хорошего пишут? – задержала меня мать.
Я помахал зачехленной ракеткой:
– Это из теннисного клуба. Предлагают мне постоянное членство.
– Как приятно, Пол. Твоя игра, надо думать, всем пришлась по нраву.
– Да, похоже на то.
Подъезжаю к дому Сьюзен.
– И мне пришло, – говорит она.
Ей направили примерно такое же письмо, только в более резких тонах. Вместо прекращения членства «ввиду сложившихся обстоятельств» говорилось «ввиду известных Вам вопиющих обстоятельств». В таких выражениях впору обращаться к Иезавель,
[7] к распутнице.
– Сколько лет ты состоишь в клубе?
– Лет тридцать. Плюс-минус.
– Прости. Это все из-за меня.
Она мотает головой.
– Будем подавать протест?
Нет.
– Хочешь, я сожгу этот клуб?
Нет.
– Нас выследили?
– Хватит вопросов, Пол. Мне надо подумать.
Сажусь рядом с ней на обитый ситцем диван. Не хочу признаваться, во всяком случае до поры до времени, но в глубине души чувствую, как это известие приятно щекочет мне нервы. Я… мы… в центре скандала! В который раз любовь становится жертвой ограниченных, мелких чинуш! Наше исключение, возможно, и не стало Препятствием, которое разжигает Страсть и закаляет Любовь, но моральное и общественное осуждение, сквозящее во фразе «ввиду сложившихся обстоятельств», заверяет подлинность наших отношений. А кто бы отказался получить документальное заверение своей любви?
– Можно подумать, нас застукали в высокой траве за изгородью.
– Да помолчи же, Пол.
Сижу тихо, а в мыслях – ураган. Пытаюсь вспомнить, за что исключали мальчишек из нашей школы. Один насыпал сахара в бензобак директорской машины. От второго забеременела подружка. Третий, напившись после матча в крикет, помочился в купе поезда и дернул за шнур вызова проводника. В то время каждый из этих проступков считался весьма серьезным. Но мое собственное прегрешение волновало мне кровь, наполняло ликованием и, самое главное, давало ощущение зрелости.
* * *
– Ага, явился, голубчик! – Такими словами через пару дней встретила меня Джоан; я нагрянул к ней без предупреждения. – Обожди тут, я пустолаек своих запру.
Дверь захлопнулась у меня перед носом. Стоя перед видавшим виды скребком для обуви, я думал о том, что после исключения из теннисного клуба между мной и Сьюзен пролегла трещина. Мое торжество оказалось слишком явным, и это ее отвратило. Она сказала, что все еще «раздумывает». Мне было невдомек, о чем тут можно раздумывать. По словам Сьюзен, я не понимал возникших сложностей. Мне было велено не показываться до выходных; и я досадовал, словно ожидая суда за преступление, которого не совершал.
– Садись, – скомандовала Джоан, когда мы вошли в прокуренную, пропахшую джином берлогу, номинально считавшуюся гостиной. – Налить тебе для храбрости?
– Да, пожалуйста.
Джин я не пил – не переносил его запаха и наутро чувствовал себя хуже, чем после вина или пива. Но сейчас не хотел выглядеть ханжой.
– Вот и молодец. – Она передала мне полный стакан со следами губной помады на ободке.
– Это много, – сказал я.
– Мы же не в пабе, чтоб мензуркой отмерять, – бросила она.
Я пригубил густую, маслянистую, тепловатую жидкость, запахом нисколько не напоминавшую ягоды можжевельника. Джоан закурила и выпустила дым в мою сторону, будто подтолкнув.
– Итак?
– Итак. Если коротко. Вы, наверное, слышали, что произошло в теннисном клубе.
– Деревня звонит во все колокола. Барабаны отбивают дробь.
– Я думал, вы…
– Послушай, юноша. Во-первых, никаких подробностей я знать не желаю. Во-вторых, чем могу быть полезна?
– Спасибо вам. – Ее слова меня тронули, но вместе с тем и озадачили. Как можно быть полезной, не зная подробностей? И что считать подробностями? Я задумался.
– Ну же. О чем ты хотел попросить?
В том-то и дело. Я и сам не знал, о чем ее просить при встрече.
Почему-то мне казалось, что стоит только увидеть Джоан, как просьба слетит с языка сама собой. Или станет понятна без слов. Но ни того ни другого не произошло. Запинаясь, я пустился в объяснения. Джоан кивала, позволяя мне прихлебывать джин и не торопиться. А потом сказала:
– Задай мне первый вопрос, который придет тебе в голову.
Я без колебаний выпалил:
– Как по-вашему, Сьюзен уйдет от мистера Маклауда?
– Ну и ну, – спокойно сказала она. – Ишь куда замахнулся. Наглость удивительная. А еще говорят, нельзя торопить события.
Приняв ее слова за комплимент, я идиотически ухмыльнулся.
– А ее ты спросил?
– Нет, что вы.
– Но прежде всего, откуда ты возьмешь деньги?
– Деньги меня не интересуют, – отрезал я.
– Потому что тебе никогда не приходилось зарабатывать.
Действительно, только не в том смысле, что я был богат. Среднюю школу я закончил на общих основаниях и получил муниципальную стипендию для обучения в университете. На каникулах жил дома. Но деньги меня и вправду не интересовали: более того, в моей картине мира заботы о деньгах означали намеренный уход от самых важных жизненных ценностей.
– Если хочешь повзрослеть, – сказала Джоан, – научись думать по-взрослому. И прежде всего – о деньгах.
Я вспомнил, что мне рассказывали о юности Джоан: «содержанка» или что-то в этом духе – денежные подачки, съемная квартира, дареная одежда, оплаченные поездки.
