– Ты хотя бы знаешь, где находится Шарпевиль?
Глава семейства определенно узрел во мне пустомелю-либерала.
– В Южной Африке, – ответил я и, заподозрив подвох, сразу поправился: – Или в Родезии. – Тут я призадумался. – Нет, в Южной Африке.
– Отлично. И каково же твое просвещенное мнение по поводу тамошней политической обстановки?
Я только промямлил, что не одобряю расстрелы.
– А что ты посоветуешь делать отрядам полиции всего мира, когда перед ними окажется толпа взбунтовавшихся коммунистов?
Я терпеть не мог эту манеру взрослых задавать вопросы таким тоном, будто все твои ответы – бесспорно, неточные или дурацкие – известны им наперед. Поэтому я перевел разговор в шутливое русло, подчеркнув, что не всякий мертвый бунтарь – коммунист.
– Ты сам-то хоть раз бывал в Южной Африке? – загрохотал Маклауд.
Тут вмешалась Сьюзен:
– Никто из нас не бывал в Южной Африке.
– Верно, только сдается мне, о тамошней политической обстановке я знаю больше, чем вы оба, вместе взятые. – (На фоне заговора невежд Клара, по всей видимости, оказалась вне подозрений.) – Если громаду его знаний поместить на громаду твоих – Пелион, так сказать, взгромоздить на Оссу,
[6] – все равно получится шишка на ровном месте.
Затяжную паузу нарушила Сьюзен, спросив, не предложить ли кому-нибудь десерт.
– А у вас есть на десерт шишка, миссис Маклауд?
Да, теперь я вижу, что мог вести себя как бессовестный пошляк. Ладно, мне было всего девятнадцать. Я не имел ни малейшего понятия, что за субъекты или объекты Пелион и Осса; более того, меня сразила идея объединения наших познаний. По большому счету именно так поступают влюбленные: они дополняют сведения друг друга о мире. Кстати, в библейском смысле «познать кого-либо» означает вступить с ним в интимную связь. Так что я уже взгромоздил свои знания куда следовало.
Пускай это не стоило даже шишки на ровном месте. Хотя шишку можно подобрать довольно высокую.
* * *
Сьюзен мне рассказывала, что ее отец проповедовал учение «Христианская наука» и имел массу обожательниц среди своих прихожанок. Она рассказывала, как ее брат – тот, который пропал без вести, – за пару недель до своего последнего вылета пошел к проститутке – «разузнать, что к чему». Рассказывала, что ей не дано плавать, потому как у нее тяжелая кость. Такие сведения слетали у нее с языка в произвольной последовательности, без каких бы то ни было расспросов с моей стороны, разве что в ответ на мое невысказанное желание знать о ней все. Она сыпала такими подробностями, будто ожидая, что я придам смысл и порядок ее жизни и чувствам.
– На поверку все не так, как кажется, Пол. Это, пожалуй, единственный урок, который я способна тебе преподать.
Я жду продолжения беседы о фальши респектабельности, о фальши брака, о фальши провинциальных нравов или… но у нее на уме совсем другое.
– Уинстон Черчилль – я тебе рассказывала, что видела его вживую?
– Неужели ты вхожа на Даунинг-стрит?
– Нет, глупыш. Я видела его на задворках Эйлсбери. Что я там делала? Не важно. Он расположился в открытом автомобиле, на заднем сиденье. Загримированный. Красные губы, ярко-розовая физиономия. Вид более чем странный.
– Ты уверена, что это был Черчилль? Я даже не подозревал, что он… из этих…
– Бог с тобой, Пол. Ему предстояла поездка через центральные районы, он только что выиграл войну… а может, выборы… вот его и загримировали перед съемкой. Для «Пате-журнала» и кинохроники.
– Жуть какая.
– Да уж. Этот размалеванный живой манекен видела не я одна, но в основном люди смотрели новости, а там он выглядел как надо.
Я задумываюсь. Эпизод представляется мне комичным, но не жизненным. В общем, мысли мои – совсем о другом.
– Но ты-то сама на поверку такая, как с виду? В точности такая?
Она целует меня.
– Надеюсь, пернатый мой дружок. Так лучше для нас обоих.
* * *
Мне доводилось тайно рыскать по дому Маклаудов: то как антропологу, то как социологу, но всегда – как влюбленному. На первых порах я, естественно, сравнивал их дом с родительским, и сравнение было не в нашу пользу. В доме Маклаудов чувствовались стиль, непринужденность и полное отсутствие мещанского самодовольства. У моих родителей кухня была оснащена не в пример лучше и современнее, но я не ставил этого им в заслугу, равно как и содержавшийся в безупречной чистоте автомобиль, ухоженные канавки, свежепобеленные потолки, сверкающие водопроводные краны и гигиеничные пластмассовые стульчаки вместо теплых деревянных. В нашем доме телевизор пользовался уважением и занимал центральное место; Маклауды привычно говорили «ящик» и загораживали его каминным экраном. Они не помышляли о ковровых покрытиях и встроенной кухне, а тем более о гарнитуре-тройке или наборе для ванной комнаты в гармонирующих тонах. В гараже валялись инструменты, ненужный спортивный инвентарь, садово-огородные принадлежности, старые газонокосилки (одна в рабочем состоянии) и лишняя мебель – для «остина» места не оставалось. На первый взгляд все это могло показаться современным и оригинальным. Вначале я был просто заворожен, но постепенно разочаровался. Моя душа не знала покоя ни в родительском доме, ни в такой вот обстановке.
Более того, я чувствовал, что и Сьюзен там лишняя. Это ощущение возникло у меня спонтанно, а осознание его пришло намного позже. В наши дни, когда более половины детей в стране рождаются вне брака («брак»: я только сейчас заметил двойной смысл), пары объединяет не столько супружество, сколько недвижимость. Дом или квартира становится не менее (а порой и более) коварной ловушкой, чем свидетельство о браке. Недвижимость диктует образ жизни и ненавязчиво предлагает его поддерживать. Недвижимость требует постоянной заботы и внимания; это как бы материальная демонстрация брака, существующего на данной площади.
Зато Сьюзен, как я отчетливо видел, не была объектом заботы и внимания. И речь сейчас не о сексе. Вернее, не только о нем.
* * *
Тут требуются некоторые объяснения. На всем протяжении нашего романа мне просто не приходило в голову, что мы «обманываем» Гордона Маклауда, мистера СБ. Мне не приходило в голову припечатать его занятным словцом из старинной жизни: «рогоносец». Я, понятное дело, вовсе не жаждал, чтобы он о нас узнал. Но все, что происходило между мной и Сьюзен, было, с моей точки зрения, нашим личным делом и никоим образом его не касалось. По отношению к нему я не испытывал ни презрения, ни высокомерия молодого бычка, резвящегося – не то что он – с его женой. Вы, наверное, решите, что это заурядный самообман заурядного любовника, но я с вами не соглашусь. Даже когда ситуация… изменилась и я начал относиться к нему по-другому, эта сторона дела осталась неизменной. Он был сам по себе, понимаете?
