Тогда прощайте, сказал парень.
Бояться тут нечего, сказал мистер Бевинс. Все абсолютно естественно.
И потом это произошло.
Чрезвычайное событие.
Я бы сказал, беспрецедентное.
Взгляд мальчика скользнул мимо нас.
Он, казалось, увидел что-то вдали.
Его лицо засветилось радостью.
Отец, сказал он.
XVI
К нам сквозь темноту двигался очень высокий и неопрятный тип.
Это было совершенно неправомерно. Приемные часы закончились, ворота уже должны быть закрыты.
Мальчика привезли только сегодня. Иными словами, человек этот, скорее всего, был здесь…
Совсем недавно.
Сегодня днем.
Совершенно неправомерно.
У джентльмена был потерянный вид. Он несколько раз останавливался, оглядывался, шел назад, менял направление.
Он неслышно рыдал.
Он не рыдал. Память подводит моего друга. Он тяжело дышал. Он не рыдал.
Он едва слышно рыдал, его печаль усиливалась нарастающим отчаянием от ощущения, что он заблудился.
Он двигался как-то неловко, одни колени и локти.
Выбежав из двери, парнишка бросился к человеку, его лицо светилось радостью.
Но это выражение сменилось оцепенением, когда человек не схватил его, не поднял на руки, к чему, как было видно, привыкли оба.
Мальчик пробежал сквозь человека, а тот, рыдая, продолжил путь к каменному дому.
Он не рыдал. Он хорошо контролировал себя и двигался с большим достоинством и уверенностью в…
Он находился в пятнадцати ярдах и направлялся прямо на нас.
Преподобный предложил нам расступиться.
Преподобный категорически возражал против того, чтобы кто-то проходил сквозь него. Считал это неприличным.
Человек, подойдя к белому каменному дому, вошел в него, отперев дверь ключом; паренек следом за ним.
Мистер Бевинс, мистер Воллман и я, озабоченные безопасностью мальчика, вошли в дверь.
И тогда человек сделал что-то… я даже не знаю толком, как…
Он был крупный человек. И, судя по всему, довольно сильный. Достаточно сильный, чтобы вытащить…
Хворь-ларь мальчика.
Человек вытащил ларь из ниши в стене, поставил его на пол.
И открыл его.
Встав на колени перед ларем, человек посмотрел на то, что…
Он посмотрел на тело парнишки, распростертое в хворь-ларе.
Да.
И тут он зарыдал.
Он все время рыдал.
Он издал одиночный душераздирающий всхлип.
Или «ох». Мне это скорее показалось охом. Охом осознания.
Охом воспоминания.
Неожиданным пониманием того, что было потеряно.
И нежно прикоснулся к лицу и волосам.
Как он, несомненно, делал много раз, когда мальчик был…
Не таким хворым.
Издал «Ох» осознания, словно говорил: Вот он снова здесь, мой мальчик, каким и был. Я снова нашел того, кто был столь мне дорог.
Кто все еще оставался столь дорог.
Да.
Утрата была совсем свежей.
