Источник:
«Эта страшная слава: Собрание
писем тех, кто сражался
в Гражданской войне».
Редакторы-составители
Брайан Белл и Либби Траст.
И мама, огненный шторм пронесся над замерзшими мертвецами и опалил их. Мы увидели, что один из них еще дергается, и сумели вынести его живым, даже не зная, на чьей он стороне, так он был обожжен, и весь голый, если не считать брючину на одной ноге. Я так и не знаю, что с ним сталось.
Источник:
«Письма иллинойского солдата».
Под редакцией Сэма Уэстфолла.
свидетельство рядового Эдварда Гейтса, рота Ф,
15-й Иллинойский добровольческий пехотный полк.
Двое или трое из нас хватали кого-нибудь и тащили подальше, потому что было холодно и тела совершенно замерзали. В тот день я узнал, что человек может ко всему привыкнуть. Вскоре все это казалось нам уже нормальным, мы даже начали шутить, выдумывали всем им имена в зависимости от того, как они выглядели. Этот — Крючок, этот — Долбанутый, этот — Половинкин.
Мы нашли двух ребят, они держались за руки, лет по четырнадцать-пятнадцать им было на каждого, и они словно решили вместе пройти в эти темные ворота.
Скока ищо народа вы собираитесь отправить на тот свет прежде чем уйдете? Вот тока што наш маленький Нейт стаял на том масту с удачкой а где он теперь? И кто атправил его сюда, в том Извищении что он видел до последней букавки, там видитилисэр, стояла ваше имя «Авраам Линкольн».
Источник:
«Письма президенту Линкольну»
Редакторы-состаители Джозефина Баннер и Эвелин Дрессман.
Письмо Роберта Нансуорти, Бунсборо, Мэриленд.
XLVIII
Но он-то всего один.
И этот груз едва не убивает меня.
Скорбь возросла. В три тысячи раз. Пока. На сегодня. Гора. Мальчиков. Чьих-то мальчиков. Должен жить с этим. Может быть, моего сердца не хватит для этого. Одно дело дергать рычаг и не видеть результатов. Но в этом заключен пример — а он дорогого стоит, — того, чего я достигаю приказами, которые я…
Может быть, моего сердца не хватит для этого.
Что делать. Объявить окончание? Сказать, что жизни тех трех тысяч потрачены зря? Запросить мира? Превратиться в идиота рулевого, который на полном ходу меняет курс, в короля нерешительности, в посмешище на века, бестолкового деревенщину, тощего мистера Поворот Кругом?
Она вышла из-под контроля. Кто ею руководит. Кто ее начал. Чье появление на сцене положило ей начало.
Что я делаю.
Что я делаю здесь.
Теперь все чепуха. Пришли эти плакальщики. Руки вытянуты. Сыновья живы. На лицах вынужденные маски скорби, имеющие целью скрыть всякие признаки счастья, которое… которое продолжается. Они не могли скрыть, как они пока еще радуются своему счастью иметь все еще живых сыновей. До недавнего времени я был одним из них. Прохаживался, посвистывая, по бойне, отводил глаза от крови, мог смеяться, мечтать и надеяться, потому что пока этого еще не случилось со мной.
С нами.
Ловушка. Страшная ловушка. Ее устанавливают в день твоего рождения. Но когда-нибудь наступит последний день. Когда тебе придется покинуть это тело. Плохо. Потом мы приносим сюда ребенка. Условия игры усложняются. Ребенок тоже должен уйти. Все радости должны быть запятнаны этим знанием. Но мы, глупые, на что-то надеемся, мы забываем.
Господи, да что же это? Вся эта ходьба, потуги, улыбки, поклоны, шутки? Это столосидение, рубашкоглажение, галстуковязание, туфлечистение, вояжепланирование, ваннопеснопение?
А его нужно оставить здесь?
Неужели человек должен кивать, танцевать, гулять, рассуждать?
Как прежде?
Проходит парад. А он не может встать и присоединиться. Должен ли я бежать следом, занять мое место, высоко поднимать колени, размахивать флагом, дуть в дудку?
Был он мне дорог или нет?
Тогда пусть я больше никогда не буду счастлив.
XLIX
Было довольно холодно. (Находясь в этом джентльмене, мы в первый раз…
За такое долгое время.
Сами продрогли.)
Он сел, растревоженный и дрожащий, в поисках хоть какого-то утешения.
Он сейчас наверняка должен быть в каком-нибудь счастливом месте. Или нигде.
Подумал джентльмен.
В любом случае больше он не страдает.
В конце страдал ужасно.
(Мучительный кашель дрожь рвота обреченные на неудачу попытки отирать рот трясущейся рукой то как его испуганные глаза ловили мой взгляд, словно спрашивая неужели ты папа и в самом деле ничего не можешь сделать?)
И джентльмен, приняв решение, встал (мы встали вместе с ним) на безлюдной равнине, и закричал во всю силу наших легких.
Потом тишина и сильная усталость.
Теперь все закончилось Он либо в радости, либо нигде.
(Так что же горевать?
Для него все худшее позади.)
Потому что я его так люблю и привык его любить, и эта любовь должна принимать форму хлопот, беспокойства и деяний.
Только вот делать больше нечего.
Высвободиться из этой темноты, насколько в моих силах, остаться полезным, не сойти с ума.
И если думать о нем, то представлять, что он в каком-нибудь светлом месте, свободном от страданий, где он наслаждается новой формой бытия.
Так думал джентльмен.
Задумчиво поглаживая рукой клочок травы.
L
Грустно.
Очень грустно.
Особенно с учетом того, что мы знали.
