Для Гари все это тоже было привычно. Он и сам, наверное, был мальчиком с Западного побережья и вырос с пониманием того, что только люди низкого социального статуса заказывают блюда точно по меню. Но мы все начинали понимать, что Терри подходит к моменту, когда даже в Санта-Монике пора уже принимать решение.
– Мне, наверное, сначала спаржу, но без сливочного масла и без заправки, только оливковое масло. Потом морские гребешки, только салата из свежих овощей туда не надо. Пусть будет один салат ромэн.
Гари умудрился все это записать, мысленно вздохнув с облегчением, что свобода близка. Он повернулся ко мне. Но поторопился.
– Можно, я еще возьму шпинат?
Почему американцы в этом случае говорят «возьму»? Они же не собираются сами идти за ним на кухню.
– В виде пюре, но не на сливках. Только чтобы никаких сливок!
Терри повернулась ко мне, но я опередил:
– У тебя аллергия на молочные продукты.
Она радостно кивнула. Гари тем временем подробно записал все инструкции в блокнотик. Но Терри еще не закончила:
– А шпинат готовится с солью?
С бесконечным, достойным восхищения терпением наш официант отважился сказать, что да, шпинат готовится с небольшим количеством соли. Терри покачала головой, словно удивляясь, как это возможно в наш век:
– Пусть совсем не кладут соли при готовке.
Не могу себе представить, как, даже после такой провокации, Гари, само терпение, сохранил спокойствие. Он выразил надежду, что это окажется возможным.
– Это возможно, – отрезала Терри. – Без соли.
К этому моменту Гари, невозмутимый ребенок солнечной Калифорнии, был уже готов вонзить свой карандаш глубоко в шею Терри и смотреть, как из-под грифеля будет вытекать кровь. Но он кивнул, недостаточно себе доверяя, чтобы дать ответ словами.
Потом повернулся ко мне, и мы обменялись взглядами, отмечая возникший между нами особенный альянс, который порой возникает между совершенно незнакомыми людьми, ставшими свидетелями некоего возмутительного происшествия.
– Мне суп из артишоков, стейк, слабо прожаренный, и зеленый салат.
Гари даже опешил, что процесс закончился столь стремительно.
– Это все?
– Да.
С намеком на вздох облегчения он уже уходил, как Терри заговорила вновь:
– В вашем коул-слоу есть майонез?
Гари ответил не сразу. Когда он снова заговорил, его голос прибрел преувеличенную мягкость, с которой доктор разговаривает с потенциально опасным пациентом.
– Да, мадам. В нашем коул-слоу есть майонез.
– Ясно. Тогда не надо. – Она отпустила его легким, слегка оскорбительным движением руки и подняла бокал, чтобы ей налили еще вина.
Слишком долго просидев молчаливым свидетелем, я почувствовал неудержимое желание вмешаться.
– Терри… – (Она повернулась, кажется удивившись, что у меня есть мнение.) – В салате коул-слоу всегда есть майонез.
И снова это движение головы, обозначающее недоумение.
– Но не в нашем доме, – ответила она, и Гари наконец ретировался.
Эта маленькая сценка рассказала мне, что жизнь в Калифорнии у Терри вовсе не «прекрасна!». Эти попытки отличаться от остальных, настойчивое желание все менять, проявить власть в незначащей ситуации в ресторане – уловка тех, кто не имеет возможности проявить власть в других случаях. Лос-Анджелес – город, где статус – это все, а статус получает только тот, кто добился успеха. Герцоги, миллионеры, повесы могут десятками приезжать сюда и пользоваться некоторое время радушным приемом, но они поступают неблагоразумно, если решают остаться здесь жить, ибо традиционно только профессиональный успех город признает непреходящей ценностью, и, пожалуй, это делает ему честь. Тем самым обременительная обязанность, налагаемая на всех его жителей, состоит в том, чтобы свой успех открыто демонстрировать, иначе в этой среде они теряют право на уважение. «Как семья? Отлично! Новая работа! Лучшее решение, которое я принял в своей жизни! Дом? Восхитителен!» А на самом деле ваш собеседник банкрот, банк за долги отбирает дом, дети сидят на наркотиках, а сам он балансирует на грани развода. В этом городе нет места забавным неудачникам и тем, кто не стремится постоянно расти.
– Так что там было с Грегом? Я слышал, вы расстались.
Это ее приободрило.
– Значит, обо мне говорят? Там, у вас?
– О да, – ответил я, хотя с того момента, как ее имя кто-то произносил, прошло лет тридцать – до Дэмиана, я имею в виду.
– Наверное, до сих пор помнят мой бал.
Никто не помнил, но даже я понимал, что вполне могли бы.
– Ты так и не узнала, кто все подстроил?
– Очень не скоро. Кто-то потом рассказал, что это был парень, женившийся на Люси… Не помню фамилию. Твоя приятельница. Он был знаком с девушкой, которая пекла брауни, и пока она не видела, подмешал туда эту штуку. С ее слов, по крайней мере.
Филип Ронсли-Прайс. И помогло это ему?
– У Грега все в порядке, – вернулась к теме Терри. – Сейчас мы с ним не видимся. – Она пожала плечами и налила себе еще.
Мы уже почти прикончили бутылку, а первое еще не принесли. Я предложил перейти на красное. Терри не возражала. Мой добрый приятель Гари принес заказанные нами блюда и тут же удрал за вином, чтобы Терри не начала расспрашивать его о содержимом своей тарелки. Она презрительно что-то отодвинула вилкой:
– Господи, надеюсь, они сюда не кладут кукурузную муку.
– А зачем сюда кукурузная мука?
– Иногда кладут. Тогда на следующее утро я похожа на енота.
Как трудно, должно быть, жить в атмосфере перманентной опасности. Терри принялась за еду довольно увлеченно, невзирая на риск.
– Вообще, у Грега дела пошли в гору. Он увидел, как быстро развиваются все эти дела с микросхемами, и ушел из «Мерилл Линч», чтобы заняться новым бизнесом. Распознал его потенциал, когда еще никто не верил. Правда. Надо было мне остаться с ним! – усмехнулась она, и в ее словах почувствовались отзвуки настоящих чувств.
– Почему же не осталась?
Мне было любопытно, начнет ли она рассказывать о ветреном миллионере, заставившем ее нарушить супружескую клятву.
– Ну понимаешь… – Терри одарила меня глубоко порочным взглядом. – Я встретила парня…
– И что потом было?
– Ничего не вышло, – пожала плечами Терри и, откинув назад волосы, невесело рассмеялась. – Боже, боже, как же я счастлива, что от него избавилась!
– Счастлива?
Взгляд, который я получил в ответ, красноречиво говорил мне, что на самом деле она глубоко несчастна, что избавилась от этого человека, и он, по всей вероятности, представлял собой тот самый «большой план», так и не осуществившийся.
