Он покачал головой:
– Я прошел тест на отцовство. Хотел знать, насколько тяжелое грядет сражение.
Киран глянул на меня свирепо, и на мгновение я посочувствовал Джоанне, увидев, какой огонь ей пришлось принять на себя. Но видимо, нельзя достичь таких успехов, как Киран, частично не превратившись в сталь.
– Результаты теста показали, что Малькольм все-таки мой.
Ощущение, что все вопросы разрешились, покинуло меня в одно мгновение.
– Как это восприняла Джоанна?
– А как ты думаешь? – зыркнул на меня он. – Она тогда уже нормально не соображала. Сказала, что не верит. Что я эти результаты легко мог подделать и прочее, и прочее. Можешь себе представить. – (Я мог.) – Мы провели еще один тест, под наблюдением ее знакомых, и результат, разумеется, оказался тот же самый. А Джоанна к тому времени уже совсем слетела с катушек.
Киран стоял и смотрел в окно. Его силуэт вырисовывался на фоне темно-синего бархатного неба, усеянного звездами. Он смотрел в ночь и говорил, едва ли помня, что я здесь.
– Понятно, что все эти непрекращающиеся крики не способствовали укреплению образа здравомыслящей женщины, поэтому неудивительно было, что судья присудил полное опекунство мне, а ей дал право посещения, – больше, чем я просил. Решение мы получили в сентябре восемьдесят пятого.
– А в следующем месяце она покончила с собой.
– Покончила с собой или случайно приняла слишком большую дозу… Да что там говорить, – вздохнул он устало. Вернувшийся былой гнев совсем пропал. – Она мертва. Вот так все закончилось для Джоанны. И так бессмысленно. Малькольму тогда было четырнадцать. Я не мог бы контролировать, встречается он с ней или нет, даже если бы захотел, а я и не хотел, разве что на год-два.
Некоторые решения объяснить трудно. Решения стран и решения отдельных людей – иногда невозможно. Зачем Наполеон вторгся в Россию? Почему Карл I не заключил мир, когда ему предложили? И почему Джоанна Лэнгли убежала и вышла замуж за этого человека, когда он был ненадежен и вопиюще нелеп, но оставила в начале его триумфа? Почему пыталась разделить пополам их ребенка, когда он был уже достаточно взрослый, чтобы самому решить, что он думает о каждом из своих родителей и об их непримиримых философиях? Почему Джоанна стремительно впала в опасную депрессию, когда ей нечего было бояться?
– Не понимаю, почему мы никогда об этом не слышали. Почему про это ничего нет в Интернете?
– Главным образом потому, что я потратил огромное количество времени и денег, чтобы об этом никто не услышал. Информацию в прессе я тогда свел к минимуму, не буду говорить как, а сейчас у меня есть человек, который весь свой рабочий день занимается тем, что прочесывает Сеть, избавляясь от любых историй, которые мне не нравятся, в том числе следит, чтобы даже шепота о Джоанне нигде не проскочило.
– Зачем?
– Потому что я перед ней в долгу. Я разрушил ей жизнь. И не допущу, чтобы после смерти она стала темой для желтой прессы.
Разрушил ей жизнь. Я был потрясен звучавшим в этой фразе неприкрытым и жестоким ощущением вины. Он не позволял себе никакого оправдания.
– Ужасно… – сказал я, и сказал от чистого сердца.
Ужасно было видеть гибель, которая за несколько минут на моих глазах поразила весь дом Лэнгли. Существовавшие в моей памяти богатый, элегантный Альфред и его тонкоголосая амбициозная Валери вдруг оказались сброшенными со своего золотого пьедестала, где в моих мыслях они до сих пор незыблемо пребывали, и провалились вниз, как Дон Жуан, туда, откуда появились. А Джоанна, которую всю жизнь я считал идеалом женского очарования, лежала где-то в Центральной Англии мертвая, оскверненная, ее волнующее запястье было испещрено следами иглы, а грязные спутанные волосы разметались по бетонному полу с пятнами мочи.
– Как это все ужасно… – Я глянул на часы. Пора было уходить.
Теперь я понял, что Киран ухватился за возможность поговорить о жене, которая ушла против его воли, но так и не покинула его мыслей. Он просто хотел говорить о Джоанне с теми, кто знал ее, а таких возможностей, должно быть, становилось все меньше даже у него. Он заметил, что я посмотрел на время.
– Прежде чем ты уйдешь, я хотел бы тебе кое-что показать, – сказал он, и, покинув Зал для Избранных, мы пошли вдоль по коридору. За полуоткрытыми дверями открывались восхитительные комнаты для еды, чтения и прочих наслаждений, и наконец мы подошли к последней двери. Киран открыл ее и ввел в своего рода кабинет, с письменным столом и мягким креслом. Я почувствовал, что именно здесь он занимается серьезной работой, а не пролистывает бумаги, диктуя распоряжения секретарю, как в роскошной библиотеке, чуть дальше по коридору. Здесь Киран явно проводил много времени, но решил я так не потому, что комната была тихая или аккуратно убранная. И роль кабинета представлялась не главным ее предназначением. Это был храм. Все четыре стены были увешаны портретами в рамах, а одна стена целиком состояла из фотографий Джоанны – той Джоанны, какой я помнил ее, молодой и роскошной, затем Джоанны чуть постарше, еще постарше, но нигде – Джоанны в старости. Джоанна в тридцать лет, более замотанная и чуть постаревшая, Джоанна в тридцать три, на выходе из суда после бракоразводного процесса, – отчетливый образ ее несчастного существования, переданный фотографом какой-то вечерней газетенки, но, видимо, великодушно не опубликованный, Джоанна в тридцать пять, сидит с сыном и смеется.
– Эта сделана ее другом. – Киран разглядывал фотографии вместе со мной. – Малькольм приехал тогда на обед, что ли, и тот самый друг их снял. Это последняя их совместная фотография. И последняя ее. Ей оставалось меньше недели. Даже не скажешь.
– Действительно.
Я смотрел на улыбающийся рот и усталые глаза. И надеялся, что тот день был по-настоящему счастливым – эта последняя встреча с горячо любимым сыном. Я огляделся, ища вырезки из газет. Даже после всего того, что рассказал Киран, я удивился, не найдя их.
– В прессу вообще ничего не попало? Не понимаю, как ты мог все от них скрыть. Даже в местных газетах ничего?
– Было несколько заметок, – нехотя ответил он, – но немного.
– В «Гугле» я ничего не нашел. С момента, как вы расстались, вообще ничего нет.
– После развода Джоанна пользовалась моей настоящей фамилией. Когда ее нашли, эта фамилия стояла на всем, что было в ее сумочке. Мне удалось не дать им провести связь… Если наберешь «Джоанна Фатток», прочитаешь.
– Фатток?
[63] – Я обрадовался, что еще могу находить что-то забавным.
Он сконфузился:
– Почему, как ты думаешь, я не отказался от фамилии де Йонг?
– Меня это удивляло. Как девичья фамилия твоей матери?
– Кок
[64], – с отчаянием вздохнул он. – Представляешь?
