То, что Серена оказалась здесь, было для меня радостью, но то, что она услышала слова своей матери, – кошмаром. В этих смешанных чувствах я обернулся и увидел ее. Она смотрела на меня через дверь из передней комнаты.
– В те времена я надеялся, что никто не догадывается.
– Первое время я тоже не догадывалась.
– До Португалии.
– Раньше. Но это не важно. – Неудивительно, что она не хотела вспоминать. – Конечно, мама мне потом сказала: она догадалась, еще когда ты остался здесь в первый раз, но матери в таких делах всегда проницательнее.
– Твоя, по крайней мере. – (Мы оба улыбнулись.) – Очень любезно с ее стороны, что она не заговорила об Эшториле. Поняла, что я после этого никого из них не видел.
– Так-таки и не видел?
– Может быть, случайно, где-то в зале, на летнем приеме в аукционном доме «Кристис», например, но с того вечера по-настоящему ни с кем не говорил.
– Это было уже так давно, – пожала плечами Серена.
Я смотрел и удивлялся ей. Как уже говорилось, за эти годы мы с ней изредка сталкивались, так что нельзя сказать, что наши встречи разделяла пропасть в четыре десятилетия, но облик Серены всегда меня восхищал. Прежде всего, складывалось ощущение, что за каждые наши десять лет она старилась на один год. Можно сказать, она практически не изменилась. Несколько новых морщинок в уголках глаз, легкие складки у рта, чуть посветлевшие волосы – не более того.
– Вы все сюда приехали на выходные? – спросил я.
– Большинство. Мама велела всем быть как штык. На тот случай, если все сорвется и нам надо будет спасать праздник. Но в этом году организаторы поработали намного лучше, чем в прошлом.
– Мэри с тобой? И Руперт?
– Мэри – да. В последний раз я видела ее в зале. А бедняжка Руперт в Вашингтоне. Уже три года его туда направляют.
– В Вашингтон? Это почетно!
– Почетно и скучно. Мы очень хотим, чтобы его послали куда-нибудь в Париж или Дублин, туда, откуда он сможет ездить домой на выходные.
– А Пенистон? Ты привезла его с собой?
У Серены было двое детей. Старшая, Мэри, которую я впервые после многих лет должен был сейчас увидеть, вышла замуж за первого секретаря посольства в Вашингтоне Руперта Уинтура и скоро рассчитывала стать супругой посла. Ребенком Мэри была во всех отношениях непримечательна и страшно походила внешностью на своего отца, так что, когда я впервые услышал о ее браке, признáюсь, у меня возникли однозначные подозрения касательно мотивов мужа. Его отец, сэр Уинтур, не помню имени, был предпринимателем, а мать раньше работала косметологом, так что старшая дочь графа выглядела подозрительно удачным для него выбором. Но когда я познакомился с Рупертом лично, то понял, что был к нему несправедлив. Он оказался человеком незаурядным. Второй ребенок Серены, такой необходимый наследник, Пенистон, был чуть моложе сестры. Я иногда видел его у них дома на Лансдаун-Кресент, как раз когда наша дружба с Сереной сходила на нет.
– Пенистон здесь, но он приехал сам. Он ведь женат и у него самого дети. Я уже трижды бабушка.
– Не верю!
Серена мило улыбнулась, привычная к комплиментам:
– Хелена приехала с Уильямом и мальчиками. Тебе надо с ними поздороваться. И с Энтони. Не знаю, где сейчас Венеция. Мама говорит, в Нью-Йорке, но на прошлой неделе я получила открытку из Сингапура. Ты же знаешь Венецию. – Серена завела глаза к потолку и вежливо засмеялась.
Их было три девочки – Серена старшая – и брат, наследник всего этого королевства. Хелена, вторая дочь Грешэмов, вышла замуж за добродушного баронета из соседнего округа, землевладельца и банкира. Этот союз удовлетворял ее мать, хотя в восторг и не приводил. Но младшая сестра, Венеция, бросила семье вызов, приняв предложение поп-импресарио. Прекрасно помню этот эпизод. Поначалу Клермонты наотрез отказывались давать согласие. Но к всеобщему удивлению – Венецию никогда не считали своевольной бунтаркой, – она стояла на своем, и в конце концов родители уступили, вместо того чтобы обречь себя на скандал, каким стала бы свадьба без их присутствия. Как говаривал мой отец, никогда не предоставляй материала для газетчиков. В итоге Венеция вышла победительницей. Ее муж сколотил в музыкальной индустрии огромное состояние, и сейчас она была богаче всех членов семьи, по крайней мере не беднее. Но семья, продолжая мстить, относилась к Венеции покровительственно, словно ее жизнь и по сей день была тривиальна и бессмысленна.
Как ни странно, единственного сына Клермонтов, Энтони, мы знали меньше всех. Он появился после Серены и раньше остальных сестер. Когда мы с Сереной бегали по балам, Энтони был еще юн, почти мальчик, но даже когда он вырос, мы так ничего про него и не поняли. Энтони, разумеется, получил хорошее воспитание, с ним можно было поговорить за ужином или выпить перед обедом, но он всегда оставался непроницаемым. Ничего про себя не говорил. Такой человек спустя годы может оказаться террористом или серийным убийцей, и никого это особо не удивит. Мне тем не менее он нравился, и скажу, что он никогда не демонстрировал назойливую привычку, свойственную многим: не кичился тем, сколько скрывает от окружающих. Энтони ничего не говорил о себе, но без позерства, таинственности или тщеславия.
– Как у тебя-то дела? – спросила Серена. – Вышла новая книга? Не стоило мне спрашивать. Стыдно, что я не знаю.
Есть такой способ интересоваться творческой карьерой. Он может показаться проявлением великодушия, но на самом деле умудряется обратить значимость этой карьеры в ничто. Под восторженной благожелательностью скрывается пренебрежение, как бывает, когда рисунок маленькой девочки хвалит человек, не умеющий обращаться с детьми. Никто не владеет этим способом более виртуозно, чем истинно аристократические снобы.
– В марте выйдет.
– Обязательно нам скажи, когда выйдет.
Такие люди говорят знакомым, работающим в СМИ: «Скажи мне, когда тебя в следующий раз будут показывать по телевизору!» – «Сообщи нам, когда тебя опубликуют!» – «Скажи заранее, когда тебя опять позовут в „Есть вопросы?“»
[50]. Можно подумать, как только в программу будет поставлено мое выступление, я сяду и разошлю три тысячи открыток. Спрашивающие и сами понимают, что этого никогда не будет. На самом деле подразумевается следующее: «Мы не настолько интересуемся твоими делами, чтобы знать о таких событиях, если ты не дашь нам о них знать. Ты же понимаешь, они не вписываются в наш мир, так что прости нас, пожалуйста, если мы пропустим все, где ты участвуешь». У Серены, в отличие от многих, получилось по-доброму, но не могу скрывать, порой такие слова вызывают досаду.
– Когда ты узнал, что сегодня будешь здесь? – продолжала она все с той же доброжелательностью. – Мог бы нас предупредить! Пришел бы к нам на ужин.
Я объяснил, как все получилось. Серена удивленно подняла брови:
