– Твой отец звонил, – сообщила Бриджет. – Просил, чтобы ты ему перезвонил.
– А что случилось?
– Он не сказал, но дважды пытался тебя застать и второй раз, по-моему, был очень недоволен, что тебя нет.
Где-то в глубине фразы скрывался слабый, но совершенно безосновательный упрек.
– Я не могу планировать день в расчете на то, что отец может позвонить.
– Мне можешь претензии не предъявлять. – Она пожала плечами и вернулась на кухню. – Я всего лишь посыльный.
Уже не в первый раз мне подумалось, какую громадную ошибку совершает примерно половина рода человеческого, когда отношения зашатались. Разделение происходит не по полу, социальному классу, национальности, расе или даже возрасту, поскольку представителей практически каждой категории можно найти по обе стороны водораздела. Ошибка состоит в следующем: когда люди связаны неким партнерством, которое оказывается не слишком удачным, они пытаются привнести в него элемент драмы, становясь капризными, придирчивыми и постоянно чем-то недовольными. «Почему ты всегда так делаешь?!» – восклицают они. «Ты меня слушаешь? Вечно ты все понимаешь не так!» Или: «Только не говори мне, будто опять забыл!»
Поскольку я не принадлежу к их числу, мне трудно проникнуть в их образ мыслей. Возможно, они считают, что если будут требовательными, резкими и раздражительными, то заставят вас все исправить? Если так, то они категорически ошибаются. Такого рода разговор лишь дает партнеру оправдание, чтобы уйти. Чем больше такой человек недоволен, тем больше его раздражение становится пророческим. Как только вы впервые услышали сакраментальный напускной вздох: «Ну что, убирать все это, видимо, мне?» – можно не сомневаться, что все остальное лишь вопрос времени. Ирония в том, что труднее всего уйти от тех, кто всегда счастлив. Бросить счастливого любовника, сделать его несчастным, когда раньше он был доволен, – трудно, гадко и всегда влечет за собой глубокое чувство вины. Оставить жалкого нытика представляется вполне логичным.
Отсюда следует, что собраться с духом и прервать отношения, когда их время истекло, – легко. Но для многих все не так просто. Они говорят себе, что проявляют доброту, благородство, ведут себя как взрослые, пытаясь сопротивляться, но на самом деле это не сила, а слабость. Я не про неудачный брак или когда есть дети. Но если говорить только о совместном проживании без детей, то примиряться с неудачей – чистая трусость. Как только вы решили, что не собираетесь после смерти лежать в земле рядом с этим человеком, все последующие проведенные вместе годы – потраченное впустую время, так зачем откладывать решение? Ложно истолкованная доброта, напускной оптимизм? Или: «Мы сняли виллу на весь август на пару с Гримстонами и не можем их подвести». Или просто: «Куда же я тогда сложу все эти вещи?» Не важно, что именно. Как только ваш внутренний голос заговорил и вынес вердикт, то каждый лишний день, прожитый в попытке избежать разрыва, не делает вам чести. В случае с Бриджет Фицджеральд бесчестен был я.
Когда отец снял трубку, он на меня заворчал:
– Где ты шляешься целый день?
– Надо было съездить в Гемпшир, меня пригласили на званый обед.
– Зачем тебя туда понесло?
Как знает любой взрослый ребенок, когда имеешь дело с престарелыми родителями, реагировать на подобные выпады бесполезно.
– Ты мог позвонить мне на мобильный, – предложил я.
– Если ты был за рулем, то это запрещено правилами.
– У меня есть эта штука на уши.
– Не важно.
И снова молчание здесь единственный разумный выход. По крайней мере, как только гнев отца иссяк, он вернулся к теме:
– Я хочу, чтобы ты спустился ко мне. Нам надо поговорить кое о чем.
На самом деле, по карте, мой отец жил не ниже, а выше Лондона, на границе Глостершира и Шропшира, но он принадлежал к тому поколению, для которого Лондон – самая высокая точка Британии. Поэтому он «забирался» в Лондон и «спускался» во все прочие места. Это у него получалось очень мило. Полагаю, что и в Инвернесс
[40] он «спускался», но я не проверял. Сейчас уже не спросить, потому что мой отец умер. Мне каждый день его не хватает.
Бриджет пришла из кухни с тарелкой, на которую навалила большую порцию рагу и овощей.
– Я тебе все положила. Знаю, ты не любишь, когда я так делаю, но у нас не целый день впереди.
Такого рода разговоры всегда не на шутку меня раздражают своей деланостью.
– Ты совершенно права, – холодно ответил я. – С детского сада не люблю, когда мне на тарелку нагружают не то, что я выберу сам. И не понимаю, что значит «не целый день впереди». Какие неотложные дела нам предстоят? – Произнеся весь этот вздор, не менее напыщенный, чем речь, которая его спровоцировала, я сел за стол.
Но Бриджет еще не закончила.
– Боюсь, все разварилось, – вздохнула она и поставила передо мной свою стряпню.
Настало время признать, что у нас ссора. Этим комментарием Бриджет израсходовала последние запасы моего терпения.
– Не представляю почему. Когда я приехал, еще не было восьми, – проговорил я, намеренно используя резкий и холодный тон, под стать ее тону. – А в какое время собиралась ужинать ты?
Она закрыла рот, ничего не сказала.
Конечно, я прекрасно понимал, что укол незаслуженный. До того как встретить меня, Бриджет обычно приступала к вечерней трапезе в половине седьмого – в семь и до сих пор находила мою настойчивую привычку ужинать в половине девятого – в девять не столько неразумной, сколько чуднóй. Такая ситуация должна быть знакома всем, кто в поисках спутника или спутницы покинул родные края. Даже в наши дни, когда практически все – во всяком случае, все южнее Уотфорда – говорят «ланч» и когда всевозможные продукты, от авокадо до суши, стали на столе обычными, время вечерней еды может провоцировать радикальный конфликт культур. Для меня ранний ужин объясним только в том случае, когда еду рассматривают главным образом в качестве топлива, поддерживающего силы для готовящихся приключений. Тогда люди ужинают в шесть или шесть тридцать, чтобы зарядиться энергией к семи и быть готовыми заполнить чем-то увлекательным несколько следующих часов. Это время может быть проведено в клубе, в пабе, за спортивными занятиями, за изучением макраме, китайского языка или танцев кантри или просто отдано лежанию на диване перед телевизором. Вечер – это ваша личная раковина, поэтому, перекусив пораньше, вы до самого его конца свободны и можете наслаждаться всеми удовольствиями.
Причина, по которой это непонятно для верхней части среднего и для высшего классов, состоит в том, что для них ужин сам по себе удовольствие. Это высшая точка, ядро, суть. Если все поглощение пищи закончится к половине восьмого, то чем же заниматься до отхода ко сну? Эти люди не посещают группы взаимопомощи, не играют в любительском театре, не изучают ни искусство, ни лоскутное шитье и не заглядывают в бар. Потому для них так тяжела любая должность в местном самоуправлении. Заседания там происходят как раз тогда, когда они предпочитают сидеть за столом с совершенно иными целями. Тем, кто преодолевает важный социальный барьер, к распорядку еды привыкать будет сложнее всего, в каком бы направлении эти люди ни двигались. Ясно, что Бриджет трудно, а теперь еще и я дергаю ее, оскорбляю и унижаю. Мне стало стыдно за самого себя. Но недостаточно стыдно, чтобы вернуть себе всегдашнее доброе расположение духа. Я глянул в тарелку.
