Но воспоминание не рассердило ее. Напротив. Я это видел.
– Конечно помню. И помню твои попытки убедить всех, будто он был приглашен. Я был от тебя в восторге!
– Безнадежное дело, – кивнула Дагмар. При мысли о том давнем подвиге она улыбнулась, как маленький озорной эльф. – Моя мать жила в каком-то фантастическом королевстве, существующем только в ее голове. Она считала, что если позволит одному молодому человеку, который безупречно вел себя весь вечер, остаться до конца, не имея приглашения, то мир рухнет. Из-за ее негибкости мы выглядели смешно.
– Ты смешно не выглядела.
– Правда? – Она покраснела от удовольствия. – Надеюсь!
– Как мама? Я так всегда боялся ее…
– Сейчас бы не испугался.
– Значит, она жива?
– Да, жива. Можем встретиться с ней, если у тебя будет время прогуляться после обеда.
– С удовольствием, – кивнул я.
Разговор на время утих, и стало слышно, как где-то бьется в окно заточенная между стеклами пчела, знакомое жужжание с глухими толчками. Не в первый раз я почувствовал, как странно беседовать с людьми, которых когда-то хорошо знал, а теперь не знаешь вовсе.
– Она должна быть довольна, как у тебя сложилась жизнь, – произнес я совершенно искренне.
Великая герцогиня так решительно намеревалась устроить для дочери блестящий брак, что Уильям Холман наверняка явился для нее сокрушительным разочарованием, несмотря на то, насколько нужна была тогда эта женитьба. Ни великая герцогиня, ни все мы и думать не могли, что Холман добьется такого положения, затмит перспективы всех свободных наследников 1968 года.
Дагмар задумчиво на меня посмотрела.
– И да и нет, – проговорила она.
Не успел я ничего на это ответить, как в комнату вошел Уильям, протягивая мне руку. Он выглядел лучше, чем я его помнил, – высокий и худощавый, а из-за седеющих волос он казался моложавым блондином.
– Как я рад тебя видеть! – воскликнул он, и я заметил, что его голос за это время, как ни странно, изменился больше, чем лицо. Стал более напористым, словно Уильям выступал перед советом директоров корпорации или залом деревенской усадьбы, где собрались благодарные арендаторы. – Как твои дела?
Мы пожали друг другу руки и обменялись обычными банальностями про то, сколько воды утекло, а Дагмар тем временем принесла мужу выпить. Подняв бокал, он посмотрел внутрь:
– Лимона разве нет?
– Выходит, что так.
– А почему?
Притом что я был почти чужим для него человеком, несмотря на наши взаимные заявления о радости встречи, тон, которым Уильям обращался к супруге, звучал странно и неприятно-суровым.
– Должно быть, они забыли купить.
Дагмар говорила так, словно заперта в камере с жестоким преступником и пытается привлечь внимание охраны.
– Они? Кто это «они»? Кого ты имеешь в виду? Это ты забыла попросить их купить лимоны. – Уильям устало вздохнул, опечаленный столь жалкими способностями своей жены. – Ну ладно. Не важно. – Сделав глоток, он недовольно сморщил нос и снова повернулся ко мне. – Итак, что привело тебя сюда?
Я рассказал про благотворительный вечер, поскольку о подлинной причине, естественно, распространяться не собирался. Холман смотрел на меня с таким выражением, какое бывает у людей, выслушивающих на улице истории попрошаек о своей тяжелой судьбе.
– Конечно, это замечательное дело, как я и сказал Дагмар, когда впервые о нем услышал, и я тобой безмерно восхищаюсь, что ты им занимаешься… Тем не менее я думаю, оно не для нас. – Он сделал паузу, ожидая, что я отвечу: «Да, конечно, я все понимаю», но я ждал, без комментариев, пока он не почувствовал, что пора пояснить. – Я не хочу, чтобы Дагмар была заложником своего происхождения. Безусловно, ее семья занимала весьма заметное положение, но это в прошлом. Теперь Дагмар стала леди Холман. Ей нет нужды спекулировать на каком-то надуманном титуле из прошлого, когда у нее есть прекрасный титул в современном мире. Эти исторические экскурсы, возможно, очень ценны… – Он улыбнулся, но улыбка не добралась до его глаз. – Однако, по моему мнению, они тащат ее назад, а не ведут вперед.
Я повернулся к Дагмар, ожидая реакции, но она молчала.
– Ее положение не кажется мне надуманным, – сказал я. – Она член правящего дома.
– Бывшего правящего дома.
– Они царствовали еще за три года до ее рождения.
– Это было слишком давно.
Замечание поражало неуместной грубостью.
– Есть множество людей, живущих в изгнании, которые рассчитывают, что ее брат возглавит страну, – напомнил я.
– А-а, понятно. Ты думаешь, мы все будем присутствовать на коронации Феодора? Надеюсь, ему удастся отпроситься с работы! – Ни с того ни с сего Уильям глумливо расхохотался, повернувшись лицом к Дагмар, чтобы она ясно видела его презрение. Это было невыносимо. – По мне, весь этот вздор лишь дает нескольким снобам повод кланяться, делать реверансы и закатывать званые обеды. – Холман медленно покачал головой, словно изрек мудрую сентенцию. – Им стоит больше внимания уделять тому, что происходит вокруг них сейчас, – сказал он и сделал глоток, словно ставя точку в дальнейшем обсуждении этой темы.
Я повернулся к Дагмар:
– Ты согласна?
Она набрала воздуха:
– Я…
– Конечно она согласна. Ну-с, когда обед?
И тогда я понял, что подоплека речи Уильяма состояла в том, что он годами терпел отношение к себе как к сиюминутному безрассудству Дагмар, постыдному мезальянсу, который постиг моравскую династию, но сейчас необходимость мириться с таким положением отпала. Обстоятельства изменились. Сегодня деньги были у него, и власть тоже, и он не упускал возможности всем про это напомнить. Хуже того, празднуя свой триумф, Холман не мог больше выносить, чтобы Дагмар тоже занимала сколько-нибудь значимое место. Она не должна была представлять никакой иной ценности, кроме как исполняя роль его жены, у нее не должно было быть никакого пьедестала, на котором она могла бы сиять независимо от его славы. Иными словами, Холман стал домашним тираном. Теперь я понимал, почему великая герцогиня выражала свое согласие на брак столь сдержанно.
Обед прошел странно. Фактически он весь являл собой ряд поводов публично унизить Дагмар. «Это еще что за дрянь?» – «Так и задумано, чтобы отдавало горелым?» – «Почему мы едим какими-то детскими приборами?» – «Эти цветы заслуживают достойных похорон» – «Соуса сюда не полагается? Или ты специально просила пересушить?» На месте Дагмар я бы встал, разбил о его голову самую большую тарелку и ушел от него навсегда. И это мы еще не добрались до пудинга. Но я прекрасно знал, что семейное насилие – ибо это оно и было – уничтожает волю к сопротивлению, и, к моей печали, Дагмар воспринимала все как должное. Она даже принимала его претензии всерьез, извиняясь за выдуманные им недостатки. «Прости. Должно было быть погорячее», – говорила она. Или: «Ты прав. Надо было попросить их поплотнее закрыть крышку». Предел наступил, когда Уильям откусил кусочек поданного на стол креп-сюзетта и выплюнул обратно на тарелку.
