– Все потому, что к тому моменту ты уже начинал его ненавидеть. Мне не хватало смелости сказать тебе. Я тебя расстроила?
– Немного. Ты всегда делала вид, что тебе он неприятен так же, как мне. Даже до того случая. Еще когда мы с ним были друзьями.
Через это возражение Люси с легкостью перешагнула.
– Это было давно. – Из философского ее тон стал меланхоличным. И тут же, словно устыдившись мимолетной слабости, она собралась с духом. – Я бы вышла за него замуж, если бы он сделал мне предложение.
– Что бы на это сказала твоя мать?
– А мне все равно. На самом деле был момент, когда мне, может быть, пришлось бы заставить его силой. – Она негодующе хмыкнула вслед этим словам. Я ожидал продолжения. – Когда я забеременела Маргарет, то точно не знала, от кого она, – усмехнулась Люси.
Я чуть не ахнул. Неужели мне удалось забить гол с первого же удара? Лишь огромным усилием я заставил себя молчать и дать ей закончить рассказ.
– На тот момент мы с Дэмианом уже почти не встречались. Но потом был один эпизод, однажды днем в Эшториле… – смущенно хихикнула она. – Вы все были на террасе, а я тайком сбежала и… – Видимо, вид у меня был неодобрительный, потому что Люси иронично фыркнула. – Это были шестидесятые! Мы уже говорили тогда «дитя природы»? Этот термин уже изобрели? Не помню. В общем, это про меня. Очень забавно, потому что Маргарет – самая правильная из моих детей. Нет, даже единственная правильная.
Ситуация была мне знакома.
– Наши родители часто говорили, что в любой семье есть проблемный ребенок, – ответил я. – Теперь, похоже, норма – когда есть один непроблемный. Если повезет.
– Ну вот, в нашем доме – это Маргарет! – рассмеялась Люси. – И это даже странно, потому что в детстве она нас очень напугала.
– Чем?
– Сердце. Так несправедливо, когда это случается с ребенком, правда? У нее началась такая штука, которая называется «семейная гиперхолестеринемия».
– Как-как?
– Я сама с месяц училась это произносить.
– Сейчас у тебя просто с языка слетает.
– Так оно всегда. Поначалу даже выговорить не можешь, а потом так поднатореешь, что хоть клинику открывай. – Люси на несколько секунд растворилась в воспоминании о том ужасном эпизоде своей жизни, который с тех пор не забылся. – Забавно. Сейчас я даже посмеяться об этом могу, но тогда все казалось таким жутким. Это значит, что организм вырабатывает слишком много холестерина, отчего в конце концов случается сердечный приступ, который человека убивает. Это сегодня слово «холестерин» – в каждой бочке затычка, но тогда оно звучало по-иностранному и пугающе. И раньше эта болезнь была стопроцентно неизлечимой. Первый доктор, который поставил Маргарет этот диагноз, в одной больнице в Стоке, считал, что и сейчас неизлечим. Так что можешь себе представить, что нам пришлось пережить.
– Что ты делала в Стоке?
– Сейчас уже не помню. А, кажется, у Филипа появилась идея возродить фарфоровую фабрику. Долго она не протянула.
Только что мне приоткрылась еще одна страница долгой и запутанной истории несостоявшейся карьеры Филипа.
– В общем, приехала моя мама, схватила нас в охапку и увезла к одному специалисту на Харли-стрит, и новости стали порадостнее.
– То есть к тому моменту, как Маргарет заболела, болезнь уже научились лечить?
– Вполне, слава богу! – кивнула Люси, заново переживая испытанное когда-то облегчение. – Но совсем недавно, буквально года за четыре до нашего визита. Мы долго не могли оправиться от шока. Несколько месяцев жили в страхе. Помню, однажды ночью я проснулась и вижу, что Филип склонился над ее кроваткой и плачет. Сейчас мы об этом не заговариваем, но каждый раз когда я на него сержусь, то вспоминаю ту минуту и прощаю его. – Люси замялась, борясь с голосом совести. – По крайней мере, стараюсь простить, – прибавила она.
Я кивнул. Легко было понять, почему она прощает его. Филип, рыдающий по своему невинному ребенку в полутемной детской, был не только намного благороднее, но и в тысячу раз содержательнее, чем бальный фанфарон, которого я знал.
– Но что мы никак не могли понять, – продолжала Люси, – это почему нам все говорили, что это только наследственное, но ни он, ни я не знали, чтобы в наших семьях встречалось такое заболевание. Расспросили родителей, поузнавали – никаких следов. Но так или иначе, мама нашла нам чудесного доктора, и как только мы начали лечиться, все прошло. – Люси помолчала. Видимо, на эту территорию она отваживалась заходить нечасто. – Я порой думаю, что, может быть, страсть Маргарет к простой, обычной жизни возникла оттого, что ей грозило так рано эту жизнь потерять. Ты не согласен со мной?
Вся эта речь имела непосредственное отношение к делу, которое привело меня в Кент, но не успел я произнести и слова, как почувствовал, что у двери кто-то есть.
– Здравствуй, незнакомец!
Там стоял помятый, обрюзгший мужчина, лишь отдаленно напоминающий юношу, которого я знал как Филипа Ронсли-Прайса. В дни нашей зеленой молодости Филип походил на молодого и гораздо более симпатичного и бойкого актера Бэрри Эванса, известного тогда по фильму «Here we go round the mulberry bush»
[31], где он изображал одного из нас, человека, который хотел быть современным, но не знал как. Таких людей много в любое время, что и обеспечило Эвансу популярность. К сожалению, его звездная карьера продлилась недолго. Бывший актер был найден мертвым в компании пустой бутылки виски в возрасте пятидесяти двух лет, последние три из которых он водил такси в Лестере. Припоминаю, что от полиции требовали расследования обстоятельств смерти Эванса, анализа улик, среди которых числились обрезанные телефонные провода и прочие странные детали, что не на шутку тревожило его родственников, но полиции было наплевать. Полагаю, их решение было бы иным, если бы несчастный мистер Эванс погиб в зените славы.
Глядя на Филипа, стоящего в дверном проеме, трудно было избавиться от мысли, что выпавшая ему судьба обошлась с ним почти так же жестоко. На нем были древние, все в пятнах, плисовые брюки, потертые мокасины и клетчатая рубашка с обтрепанным воротником. Очевидно, старая одежда была отличительным знаком этой семьи. Как и я, он набрал вес и начал лысеть. В отличие от меня Филип приобрел рябое, покрасневшее лицо пьющего человека. Больше всего его выдавал потухший, усталый взгляд глаз, напоминавших яичницу-глазунью, – весьма характерный для людей, родившихся в благородном семействе, но опустившихся. Он протянул мне руку с усмешкой, которая, видимо, казалась ему лукавой:
– Рад тебя видеть, старик! Что занесло тебя в нашу дыру?
Он взял мою ладонь и пожал ее тем безжалостным, заставляющим собеседника морщиться рукопожатием, которым пользуются такие люди, как он, в тщетной попытке убедить, что от них еще многое зависит. Люси, только что так романтично распространявшаяся о муже, теперь негодовала, что ей не дали договорить.
