У дверей послышался шум.
– Мам! Ты купила?
Я поднял глаза. Там стояла девушка лет двадцати. Она была высокая и могла бы показаться красивой, если бы ее не окутывала завеса гнева, не уродовали досада и нетерпение, словно мы беспричинно заставили ее ждать. Не в первый раз меня поразил еще один побочный продукт социальной революции последних четырех десятилетий: в наши дни родители нередко принадлежат к совершенно другому общественному классу, чем их дети. Это явно была дочь Люси, но говорила она с южнолондонским акцентом, резким и неблагозвучным, а косички и грубая одежда могли бы заставить стороннего наблюдателя решить, что девушка ведет тяжелую борьбу за выживание в неблагополучном районе, а не проводит выходные с дедушкой-баронетом. Поскольку я познакомился с Люси, когда она была примерно в этом возрасте, могу свидетельствовать, что они обе словно родились в разных галактиках. Почему родители мирятся с этим? Или просто не замечают? Не есть ли желание привить подрастающему поколению привычки и традиции своего племени одним из основных императивов в животном мире? И это явление затрагивает не только высшее общество. Повсюду в современной Британии родители воспитывают кукушат, пришельцев из чужих краев.
На меня вновь прибывшая не обращала никакого внимания. Она была озабочена единственно получением ответа на свой вопрос.
– Ты купила, мам? – Слова пронзительно звенели в воздухе.
– Купила, – кивнула Люси. – Но у них были только синие.
– Ну вообще!..
Я пишу «ну вообще», хотя на самом деле это было, скорее, «ну-вы-ще». Она говорила, как Элиза Дулитл, до того как ее взял в обучение Хиггинс.
– Я розовую просила! Я тебе сказала, что хочу розовую!
Вернее, «хчу ро-о-зы-ва-ю».
Ровный, терпеливый голос Люси даже не дрогнул.
– Розовых у них не осталось, поэтому я решила, что синяя лучше, чем ничего.
– Вот и не надо было! – Девушка резко развернулась и пошла наверх, кряхтя и громко топая.
– У тебя есть дети? – повернулась ко мне Люси.
– Так и не женился, – покачал я головой.
– Сейчас одно с другим не всегда связано! – рассмеялась она.
– В общем, да.
– Они порой с ума сводят. Но без них, конечно, никак.
Мне подумалось, что без только что состоявшегося выступления я бы обошелся с легкостью.
– Сколько у тебя?
– Трое. Маргарет старшая. Ей тридцать семь, и она замужем за фермером. Потом Ричард, ему тридцать, пытается пробиться в музыкальном бизнесе. И вот эта, Китти. Неожиданно получилась.
Нетрудно догадаться, что старшая представляла для меня особый интерес.
– А у Маргарет брак удачный?
– По-моему, да, – кивнула Люси. – Муж у нее, по правде сказать, не подарок, но никто не совершенен, а он, по крайней мере… надежный. Ей, кажется, именно это и важно.
«Ну хоть так», – подумал я.
– У них четверо детей, и она продолжает вести бизнес. Не представляю, как справляется, но у нее раз в шестьдесят больше энергии, чем у любого из нас.
Над столом замаячил призрак Дэмиана.
– Значит, у тебя были большие перерывы. Я про детей.
– Да. Это безумие! Только подумаешь, что больше не придется греть бутылочки и возить за собой детские кроватки, как все начинается сначала. Двадцать лет каждый раз, как мы загружали машину, чтобы уехать на выходные, мы напоминали беженцев, пытающихся выбраться из Праги, пока не нагрянули русские! – засмеялась она, вспомнив себя. – Я, конечно, не собиралась так рано начинать, но когда Маргарет… – Она оборвала себя на полуслове, и ее смех превратился в неловкое хихиканье.
– Когда Маргарет – что?
Люси бросила на меня стыдливый взгляд:
– В наши дни люди не обращают внимания на такие дела, но, когда мы поженились, она уже была на подходе.
– Не хочу тебя расстраивать, но большинство из нас еще тогда прикинули, что здоровые дети редко рождаются пятимесячными.
– Конечно, – кивнула она. – Просто тогда о таком не говорили. А потом все забылось. – Люси помолчала, затем подняла на меня взгляд. – Ты с кем-нибудь видишься из наших тогдашних общих знакомых? Откуда вдруг возник такой интерес?
– Не знаю. – Я постарался как можно невозмутимее пожать плечами. – Взглянул на карту и увидел, что проезжаю как раз мимо твоего дома.
– Но с кем ты продолжаешь поддерживать связь?
– Сейчас я совсем в другой среде, – покачал я головой. – Я писатель. Меня приглашают на приемы издателей, на викторины ПЕН-клуба и на вручение премии за самый плохой секс в беллетристике. Дни светских бесед с графинями из Камберленда для меня остались в прошлом.
– Так ведь и для всех они остались в прошлом?
– Иногда хожу на охоту. Когда пригласят. Если какой-нибудь раскрасневшийся майор нетвердой походкой подойдет ко мне через весь зал и скажет: «Мы, кажется, учились с вами в одной школе?» или «Вы ведь приходили на бал к моей сестре?» – то отвертеться не удается. Меня всегда до потери дара речи потрясает, что я принадлежу к одному поколению с этим скучным надравшимся стариканом. – (Люси молчала, чувствуя, что я увиливаю от темы.) – Но на некоторые знакомые лица иногда натыкаешься. Недавно видел на благотворительном балу Серену.
Кажется, я смог подтвердить невысказанные подозрения.
– Да, я так и думала, что ты, наверное, видишься с Сереной.
– На самом деле не вижусь. Практически нет.
Люси удивленно подняла брови, и я, чтобы сдвинуться с мертвой точки, отважился произнести:
– Кстати, совсем недавно видел Дэмиана Бакстера. Помнишь его?
Последний вопрос можно было и не задавать.
– Конечно помню! – Она переменилась в лице. – Я же там была, ты помнишь.
– Была, – подтвердил я.
– Да и все равно никто не забудет этого сердцееда года! – На сей раз в ее смехе прозвучала легкая горчинка. – Наверное, он сейчас ужасно богат.
– Ужасно богат и ужасно болен.
– О господи! – С Люси в момент слетела вся веселость. – Он поправится?
– Не думаю.
– Ох… – Эта новость загнала всю обиду обратно, и Люси стала рассуждать философски: – Когда-то я смеялась, вспоминая, как наши матери уводили нас от него подальше. Если бы они тогда знали, что он чуть ли не единственный из всех наших партнеров по танцам смог бы удержать этот корабль на плаву! Он женился?
– Да, но женат был недолго, и его жену ты не знаешь.
Люси помолчала, осознавая услышанное:
– Он мне страшно нравился.
Мне начало надоедать собственное напускное неведение.
– Откуда тебе было знать, что так обернется, – сказал я.
