– С моей матерью? Конечно нет! – Джоанна тряхнула головой и засмеялась.
И я поймал себя на том, что слежу за движениями ее губ. Ее красота казалась мне гипнотически совершенной, словно я стоял рядом с кинематографическим идолом, проецирующимся на невидимом экране.
– Думаешь, она бы упустила шанс набрать себе собственных гостей? – Джоанна кивнула в сторону, и я увидел маленькую женщину, энергичную и деятельную, с большим количеством драгоценностей, которая тревожно смотрела в нашу сторону. – Надо идти, – сказала Джоанна и побрела прочь.
– Ты, наверное, тоже уходишь? – спросил Дэмиан. – Обо мне подумай!
Последние слова были прибавлены раздосадованным полушепотом, достаточно громким, чтобы их уловила Джорджина, хотя не уверен, что она услышала.
– У тебя была возможность оказаться в другой группе. Мог бы быть на моем месте, если бы принял первое предложение.
Я не предпринял попытки скрыть эти слова от слуха Люси и не собирался, так что Дэмиан мог адресовать свой ответ ей.
– Цитируя мадам Греффюль, «Que j’ai jamais su», – произнес он.
Люси засмеялась. Но тут люди уже окончательно начали рассаживаться, и мы отправились в обратный путь к столику ее матери.
– Кто эта мадам, как ее там? – спросил я.
– Марсель Пруст захаживал на ее приемы, когда был молод. Много лет спустя ее спросили, что она чувствовала, принимая у себя в салоне такого гения, и она ответила: «Que j’ai jamais su!»
– «Если бы я только знала».
– Именно так.
Я молчал, размышляя о том, откуда Дэмиану известны такие тонкости. Как он догадался, что их поймет Люси? Позже я узнал, что это один из его талантов. Точно белка, он выискивал любые ненужные с виду крохи информации, например сейчас: поразительный факт, что Люси Далтон читала Пруста, – и приберегал их до поры до времени, когда они пригодятся, чтобы создать мимолетную магическую связь, которая отсечет всех остальных присутствующих и объединит его с объектом притязаний в их общий уютный клуб для двоих. Я видел подобный трюк в исполнении других, но редко с такими потрясающими результатами. Дэмиан всегда выбирал правильный момент.
– Пожалуйста, не говори мне, что ты удивлен, – улыбнулась Люси.
– Немного. – Я окинул взглядом толпу в сияющих белых одеждах, которая пододвигала себе стулья, болтая и смеясь. – Сомневаюсь, что многие тут читали Пруста.
– Если и читали, то не скажут. Присутствующие мужчины будут преувеличивать свои знания. Женщины – скрывать.
Надеюсь, что сейчас эти слова оказались бы неправдой, но тогда, боюсь, они были справедливы.
Люси наслаждалась моим озадаченным молчанием, пока я не прервал его.
– Я думал, тебе он не нравится, – проговорил я, как могло показаться, невпопад, но на самом деле вполне логично.
– Не слишком, – пожала плечами она. – Кто тебе сказал, что первым я пригласила его?
– Он сам и сказал. А что? Это секрет?
– Нет. – Она посмотрела на меня. – Прости. Я должна была пригласить тебя раньше его. Наверное, я просто подумала, что ты и так уже идешь.
– Все правильно, – беззлобно кивнул я. – Не извиняйся. Почему тебе не просить его первым? Он намного красивее меня.
Это ее позлило, как я и рассчитывал, но возможность для ответного выпада была упущена. Мы уже подошли к их группе, и леди Далтон указала нам наши стулья. Меня посадили между Карлой Уэйкфилд и Кандидой.
Во время первой перемены блюд я разговаривал с Карлой о том, кого мы оба знаем там, где она и я учились, о наших планах на лето и о том, какие виды спорта нам нравятся, пока не унесли недоеденный лосось и не принесли неизменную курицу. Тут я повернулся ко второй соседке и сразу понял, что продолжать в том же духе не выйдет.
– У тебя хорошо получается, – заметила она, хотя сказано это было не то чтобы враждебно, но и не особо дружелюбно.
– Благодарю, – ответил я.
Кандида, конечно же, не собиралась меня хвалить, но, ответив на ее слова как на комплимент, я не оставил ей возможностей для маневра. Она сердито уставилась себе в тарелку.
Я попробовал более прямолинейный подход:
– Если тебе здесь не нравится, почему ты сюда пришла?
Кандида зыркнула на меня:
– Потому что тетя все сама устроила, не предоставив мне выбора. Она единственный мой родственник, кому небезразлично, жива я или умерла. И главное, потому что я не знаю, чем еще заняться. – Как обычно, обсуждая свою семью, она говорила с плохо скрываемым гневом. – Я под опекой мачехи с четырнадцати лет, и теперь из-за ее вывернутых представлений о том, чему должна учиться девушка, я осталась без образования, без профессии и совершенно не готова ни к какой работе. А теперь от меня ждут, чтобы я сама строила свою жизнь. Не знаю, что они имеют в виду. Моя кузина Серена говорит, что все наладится, если я буду знать в Лондоне больше людей. С этим я не спорю. Только тут не такие люди, которых я хотела бы узнать. – Презрительно фыркнув, она показала рукой на зал.
Тяжело потерять к восемнадцати годам обоих родителей, даже если Оскар Уайльд считал это небрежностью
[21].
– В какую школу ты ходила?
– Каллингфорд-Грэндж.
Едва ли я про такую слышал.
– Это в Хартфордшире?
Кандида кивнула:
– Такое место, где они беспокоятся, если ты слишком много читаешь, вместо того чтобы гулять на свежем воздухе. – Она закатила глаза, давая понять, что думает о странности выбора, сделанного мачехой. – Правила хоккея – ночью разбуди, расскажу. А литературе, математике, истории, искусству, политике или жизни там не учили.
Я верил ей, потому что описание было мне очень знакомо.
Мне кажется – дай бог не ошибиться, – что я происхожу из последнего поколения привилегированного класса, не занимавшегося образованием своих дочерей. Даже в 1968 году в Кембридже и Оксфорде существовали женские колледжи, но они, как правило, заполнялись дочерьми буржуазной интеллигенции. Девушки высшего света были там в диковинку, и единственная студентка, которую я помню из своего курса, после первого семестра вышла замуж за владельца замка в Кенте. Случались исключения, но эти девушки, как правило, происходили из семей, известных эксцентричной традицией давать своим женщинам образование, а не из обычных землевладельцев. Что до остальных, то родители экономили на всем, чтобы отправить мальчиков в Итон, Винчестер или Хэрроу, а их сестер препоручали какой-нибудь спившейся бельгийской графине, выдавая той единственное распоряжение: не беспокоить родителей.
Окончив школу, девушка могла провести год в пансионе, где совершенствовалась в языках и катании на лыжах. Еще год она выезжала в свет, после чего получала должность – украшала цветами кабинет правления компании, готовила обеды для директоров или работала у своего отца, – до тех пор, пока не обнаруживала мистера То Что Надо, который, если повезет, оказывался наследником лорда То Что Надо. Вот, собственно, и всё. При удачном стечении обстоятельств достопочтенный Джон То Что Надо оказывался то что надо и для мамочки с папочкой, поскольку они, как и их родители, собирались одобрить выбор. В тридцатые-сороковые годы нашим матерям если и не навязывали мужа, то, по крайней мере, препятствовали браку, не одобренному родителями. У всех нас имеются истории о тетях и двоюродных бабушках, которых отсылали изучать живопись во Флоренцию, или погостить у родственницы в Шотландии, или учить французский в швейцарском горном шато, лишь бы отвадить их от злосчастной сердечной привязанности. И чтобы поклонники Барбары Картленд не обольщались, это, как правило, срабатывало.
