Если что-то в подлунном мире может быть совершенно, то бал в аббатстве Грешэм в честь Серены Грешэм и Кандиды Финч был почти совершенством. Почему-то его устраивали довольно поздно, после летнего перерыва, в тот период года, который заканчивался Рождеством и назывался малым сезоном. К тому моменту мы уже достаточно пресытились, обходя балы с конца весны, и хозяйке мало что оставалось предложить, чтобы удивить нас, но леди Клермонт, прекрасно это понимая, решила не просто удивить, а достичь совершенства. Почему-то я довольно долго хранил все свои приглашения, но теперь потерял, так что не помню, проводился ли бал в конце октября или в начале ноября. Но это наверняка был зимний бал, и все мы знали, что он станет последним крупным частным приемом, перед тем как эстафету примут благотворительные балы, после чего вся канитель подойдет к концу, и это изначально придавало вечеру некий романтизм.
К тому времени я уже несколько раз гостил у Грешэмов и, конечно, надеялся, что меня включат в список гостей, остающихся ночевать в аббатстве, но конкурс был предсказуемо высок, и меня не взяли. Хозяином дома, где мне предстояло остановиться, оказался скучноватый, но все же не запредельно занудный отставной генерал со своей милой женой, типичной супругой военного. Они жили в небольшом поместье, отделанном в типично безвкусном стиле, который обожают такие люди. Не то чтобы уродливо или банально, но без души и даже без изящества, если не считать случайную картину или предмет мебели, доставшиеся по наследству, а не приобретенные самостоятельно. Из тех, кто остановился в том же доме, пару человек можно было назвать друзьями: Минна Бантинг и тот же самый Сэм Хоар, который в качестве одного из свидетелей принимал участие в битве Мэйнуорингов перед балом Минны. Остальные тоже были знакомы – как-никак мы уже шесть месяцев совместно исполняли этот ритуал. Как обычно, на ужин пришли несколько пар из числа соседей. Подавали безупречно приготовленные лососевый мусс – куда ж без него! – цыпленка по-королевски и крем-брюле – меню, более подходящее, пожалуй, престарелому беззубому инвалиду, чем группе прожорливых подростков, но мы добросовестно налегали на еду, не прекращая вполне светский разговор. Во всем этом не было ничего плохого, хотя и не представляло особого интереса и не затмевало главной цели вечера: попасть на бал. Иногда обеды и загородные приемы бывали такими увлекательными, что гости задерживались и на бал приезжали слишком поздно, чтобы вдоволь им насладиться. Но сейчас был никак не такой случай. Выждав положенное этикетом время, мы допили кофе, сбегали в уборную и расселись по машинам.
Когда мы вошли в холл, в воздухе носилось воодушевление, хотя в тот момент я еще не знал почему. Серена с Кандидой и Клермонты стояли и принимали гостей.
– Очень рада, что ты пришел, – сказала Серена, поцеловав меня в щеку, отчего у меня, как обычно, стиснуло в груди дыхание. – Жаль, что ты остановился не у нас, – шепотом прибавила она, скорее в качестве комплимента, чем искренне.
К концу того года я зачастил к Грешэмам. Пару раз, когда балы были ближе к северу, мне доставалось у них ночевать, а однажды, по дороге из Шотландии, я останавливался у них сам. Мне уже грозила опасность поддаться этому отвратительному самодовольству, с которым люди похваляются, будто их считают желанными гостями в некоем завидном месте. Я еще не подозревал того, что знаю сейчас: теплый прием, который всегда меня встречал, объяснялся тем, что Серене доставляло удовольствие видеть, как я в нее влюблен. Не потому, что она испытывала ко мне романтические чувства, о нет. Она только хотела, чтобы я продолжал быть в нее влюблен, пока ей это не надоест. В юности все таковы. Теперь я вспомнил, когда была сделана фотография. От замечания Серены я продолжал пребывать в блаженстве, не в состоянии покинуть комнату, где она стояла, хотя знал, что нужно дать дорогу следующим гостям. И тогда я встал позади хозяев, где можно было задержаться чуть подольше. Там-то и мелькнула вспышка, и я был пойман навечно, как муха в янтаре. Спасительницей стала Люси Далтон: взяв под руку, она увела меня прочь.
– Как у тебя прошел обед?
– Скучно, но респектабельно.
– Судя по твоим словам, в сравнении с моим это был рай. У нас не было воды. Вообще. Из кранов текла только грязная струйка жидкости, похожей на сливовый сок. Серена выглядит просто чудесно, правда? Хотя, конечно, ты не тот человек, чтобы на это возражать. Говорят, дискотека – просто потрясающая! Чей-то бойфренд ее устроил, только я забыла кто. Пошли! – Все это было выдано в один прием, без пауз, даже не переводя дух, так что вставить замечание я и не надеялся.
Дискотека действительно была потрясающая. Она занимала пространство в цокольном этаже, которое в обычное время, должно быть, исполняло роль комнаты для прислуги или составляло часть винных подвалов, наверняка весьма протяженных. Дверь под главной лестницей окружало искусственное пламя, а надпись гласила: «Добро пожаловать в ад!» По ту сторону двери все пространство, включая стены вдоль лестницы, ведущей вниз, были покрыты фольгой и языками пламени из мишуры и атласа, которые раздувал вентилятор и подсвечивало вращающееся колесо, отчего они мерцали и прыгали, представляясь вполне настоящими. Внизу везде царила тема преисподней. Огромные копии самых мрачных полотен Иеронима Босха украсили стены изображениями страданий, а над головами танцующих играл огонь. В довершение диджей и две официантки были одеты в костюмы чертей, чтобы обслуживать танцующих, не разрушая иллюзии. Единственным диссонансом осталась музыка – некоторые из композиций в Аиде звучали неуместно. Когда мы спускались по лестнице, играли популярную балладу «Elenore» группы «Turtles». Слова «Ты клевая девчонка, пошли со мной в кино» плохо сочетались с картинами мук обреченных грешников.
Мы танцевали и сплетничали примерно до половины двенадцатого, а может, до полуночи, как вдруг внезапно все понеслись к лестнице, и мы поняли, что происходит нечто такое, чего нельзя пропустить.
Когда дошла очередь до нас с Люси, мы тоже взобрались по лестнице в холл, и толпа понесла нас в сторону парадной столовой, которая была назначена главным танцевальным залом вечера. Помещение освободили от мебели, и, в отличие от большинства домов, куда мне удалось проникнуть, здесь в дальнем конце зала была сооружена сцена для ансамбля и, что еще необычнее, выставлено профессиональное освещение. Это с самого начала дало происходящему особый импульс, еще до того, как мы поняли, что происходит. Не знаю почему, но было особым наслаждением танцевать в величественном здании, а не в шатре со скользкими ковриками из кокосового волокна и переносной танцплощадкой, а аббатство Грешэм по праву могло считаться лучшим образцом такого здания. По стенам огромного зала висели строгие портреты мужских представителей рода Грешэмов в полный рост – в броне и парче, в викторианском бархате, в париках и с локонами. Кавалеры вытягивали ноги в белых чулках, демонстрируя целую коллекцию разнообразных подвязок. Над мраморным камином красовался величественный конный портрет первого графа Клермонта кисти Кнеллера, возвышаясь над всем залом, – помпезный, внушительный триумф самолюбования. Контраст между суровым великолепием этой аллегории благородного происхождения и высоких свершений с одной стороны и дергающейся внизу толпой подростков – с другой был пугающим.
