— Неприятно, — поморщилась я.
Корделия потянулась к чайнику.
— К нам домой явилась делегация родителей и выдвинула ультиматум: «Татьяна переводит сына в другое учебное заведение, забирает заявление из милиции. Если она не согласится, взрослые опозорят Рябовых на всю Москву, будут звонить во все места, куда решит пойти мальчик: в спортсекцию, театральный кружок, библиотеку. Расскажут, что он доносчик, а Татьяна дура, которая не смогла хорошо воспитать ребенка. А детей, которые от доносов ее сына пострадали и справедливо избили наушника, мамочка-клуша отправила в школу для малолетних преступников!» Жесткий разговор вышел. Таню от злости перекосило. Она тогда еще работала педагогом. Представляете реакцию начальства ее школы, если туда заявится разгневанная толпа родителей? Толя очутился в новой школе, Таня забрала заявление, информация о доносительстве не выплыла наружу. В третьей по счету школе Анатолий превратился в буку. Рот он открывал в редких случаях, на вопросы преподавателей отделывался краткими «да», «нет». Учился средне, на три, четыре. С матерью не откровенничал, со мной тоже. В девятом классе отрастил длинные волосы, начал играть на гитаре, сколотил рок-группу. Ребята репетировали в каком-то подвале. Я пыталась выяснить где, хотела знать, с кем дружит племянник, но он ни матери, ни мне ничего не рассказывал. Не хамил, но отвечал так, что мое терпение с треском взрывалось. Вот вам пример обычного диалога с Толей:
— Как дела в школе?
— Хорошо.
— Отметка какая по контрольной?
— Четыре.
— Садись обедать.
— Ел в школе.
— Эй, ты куда?
— На улицу.
— Зачем?
— По делам.
— Уточни.
— Репетиция у меня.
— Где вы играете?
— В помещении.
— В каком?
— Подвале.
— Где он находится?
— В доме.
— Адрес назови.
— Чей?
— Дома.
— Какого?
Корделия пододвинула ко мне блюдо с орешками.
— Понимаете?
— Придраться к словам подростка нельзя, — кивнула я, — однако такой диалог может любого взрослого до бешенства довести.
— Вот-вот, — согласилась тетка Рябова, — Татьяна вмиг петардой взлетала, искры летели во все стороны. Сын молча выслушивал ее вопли, говорил: «Мама! Ты же верующая. Грех так себя вести» и уходил. Сестра принималась плакать, кидалась молиться всем богам, просила дать ей терпение. Мне ее жалко делалось. Хотелось, конечно, сказать, что я давно ее предупреждала, просила не потакать капризам сына, но я сдерживалась. Какой смысл в упреках? Что сделано, то сделано. Когда Толя в институт поступил, Таня ему отдала квартиру нашей бабушки, парень туда уехал. Сам он нам не звонил. Мать порывалась убирать «ребеночку» жилье. Но тот ее на порог не пускал. Отношения у них сложились односторонние. Возьму трубку, там голос Анатолия:
— Добрый день, мать позови.
Таня начинает щебетать:
— Милый, как дела? Да. Сделаю. Денег? Сколько?
Сынок с матерью, как с домработницей, обращался: приготовь пожрать! Да еще меню заказывает, капризничает: отварную курицу я не ем, сделай котлеты. Готовые блюда следовало в судки положить, привезти барину, в дверь позвонить, кто-нибудь из девок выходил и их забирал.
— Из девок? — повторила я.
— Секс — наркотики — рок-н-ролл — умри молодым, — вздохнула Корделия, — группа Толи где-то выступала, у него появились фанатки. С Верой Галкиной я познакомилась случайно. Анатолий приехал домой, что-то взять ему потребовалось. Под Новый год это было. Он только-только в бабушкину квартиру перебрался. Таня ремонт там сама сделала, понятно, что по дизайну сына. Мне потом жаловалась: «Как он в таком кошмаре жить собрался? Стены-потолок черные, на полу половики того же цвета. Унитаз-ванну хотел затемнить, но я не смогла. Толечка очень расстроился. Зато с кухней у меня отлично получилось: шкафы в красные превратила». Меня прямо любопытство замучило, что парень в доме устроил? Каюсь, совершила нехороший поступок. Во время ремонта Таня замки не меняла. Я взяла тайком связку и в квартиру бабули порулила. Господи! Хорошая двушка у Ольги Николаевны была! Комнаты просторные, светлые, занавески с цветами, кухня белая. И что внук там устроил? У меня через пять минут координация движений нарушилась. Все черное! Кроме сантехники. Мебель красная. Люстры нет. Стоят торшеры с абажурами цвета ада. Какие-то африканские фигурки везде. Маски. Медные тазы на подставках. Я из дома вышла и думаю: «Или у Толи с головой беда, или он через неделю после въезда заставит мать все переделывать. Жить в таком интерьере невозможно!» Однако я ошиблась. Парень переехал в жуткое место и прекрасно себя там чувствовал. Первые месяца три к нам домой как в магазин ходил. Открою ящик на кухне. Нет ложек. Где они? Таня щебечет: «Толенька забрал, ему столовые приборы нужны». Потом плед из гостиной испарился. «Толечке одеяльце потребовалось». Зачем покупать, когда у матери экспроприировать можно? Один раз он без спроса из моей спальни картину уволок. Вот тут я возмутилась не на шутку. Позвонила ему. Мобильных еще не было, но городской телефон в квартире бабушки стоял. Сурово велела:
— Верни пейзаж. Немедленно!
Он привез. Молча водрузил на место. Я ему сказала:
— Картина осталась от нашего деда. Это кладбище в Солкове. Помнишь своего прадеда? Степана Михайловича.
Толя, как всегда, отделался коротким «да».
Но я все равно сказала:
— Он тебя очень любил. Когда в Москву приезжал, всегда подарки правнуку привозил. У Степана Михайловича была небольшая зарплата, но он с утра до ночи на могилах трудился, ему платили за это родственники. После смерти мы с твоей мамой нашли у него в шкафу конверт с надписью: «Толечке от деда Степы». Там была приличная сумма. Мы тебе на нее долго одежду покупали.
Племянник вдруг оживился:
— Прадед на погосте сторожем работал.
— Он прекрасный человек, — сказала я. — Сам образования не получил, но сына своего, нашего с Таней отца, выучил, и нас тоже. Всем помогал. А еще Степан Михайлович картины писал. Появись он на свет в богатой семье, мог бы стать известным живописцем.
Анатолий махнул рукой:
— Незачем мне что сам давно знаю объяснять.
Корделия скрестила руки на груди.
— У Степана Михайловича была избушка. На кладбище давно не хоронили, оно было закрыто. Вокруг пустырь. Дома там не строили. Метро не было. Приходилось с Белорусского вокзала до Одинцова ехать, потом на автобусе, Солково конечная остановка. Если на работу к восьми надо, то в полшестого из дома приходилось выходить. После того как наш папа умер, мы больше в том доме никогда не бывали…
Корделия умолкла, потом пробормотала:
