Тем временем все листают песенники, выбирая, какую песню поставить. Правило вечера – только музыка девяностых. Гости разогреваются не сразу, но потом напитки начинают литься рекой, и люди выкрикивают номера песен для очереди.
Следующей идет Мишель, подруга Трины. Она мурлычет:
– Были времена, когда у меня было разбито сердце…
– Мне нравится эта песня, – говорю я. – Кто ее поет?
Кристен снисходительно гладит меня по голове.
– Aerosmith, малышка. Aerosmith.
Spice Girls они поют все вместе.
Мы с Марго поем «Wonderwall» группы Oasis. Сев на место, я с трудом перевожу дыхание.
Кендра двигается в такт песни, покачивая бокалом для мартини в воздухе. Напиток в нем кислотно-зеленого цвета.
– Что ты пьешь, Кендра? – спрашиваю я.
– Яблочный мартини.
– Звучит аппетитно. Можно попробовать?
– Да, сделай глоток! Он такой фруктовый, что алкоголь не чувствуешь.
Я делаю маленький глоточек, как колибри. Сладко. На вкус как «Джолли Ранчер»
[47].
Закончив свой номер, Кристен и Трина падают на диван рядом со мной, а Кендра выскакивает петь Бритни Спирс. Кристен тянет:
– Я просто хочу, чтобы мы оставались близкими подругами, понимаешь? Не становись скучной. Не становись вдруг мамашей, ладно? То есть я понимаю, что ты должна быть мамой, но не будь мамашей.
– Я не стану мамашей, – успокаивает ее Трина. – Я никогда не смогу стать мамашей.
– Ты должна пообещать, что будешь все равно приходить на винно-расслабительные четверги.
– Обещаю.
Кристен всхлипывает.
– Я так тебя люблю, подруга.
У Трины тоже слезы на глазах.
– И я тебя люблю.
Мартини Кендры стоит на столе один-одинешенек. Пока никто не видит, я делаю еще глоток, потому что он такой вкусный. А потом еще один. К тому времени, когда меня замечает Трина, я опустошила бокал. Она приподнимает брови.
– По-моему, кто-то чересчур повеселился на Пляжной неделе.
– Там я почти ни глоточка не выпила, Трина! – протестую я.
Трина выглядит тревожной.
– Марго, твоя сестра пьяна?
Я вскидываю руки.
– Нет, нет, я совсем не пьяная!
Марго садится рядом и заглядывает мне в глаза.
– Она пьяна.
Я в жизни не была пьяной. А теперь пьяная? Я очень расслаблена. Вот как ощущается опьянение – словно у тебя все конечности свободные и мягкие?
– Твой папа меня убьет, – стонет Трина. – Они только что отвезли Китти домой и вот-вот приедут сюда. Лара Джин, выпей много воды. Весь стакан. Я принесу еще кувшин.
Она возвращается через несколько минут с мальчишником в полном составе. Мне достается предупреждающий взгляд. «Не выдавай себя», – говорит она одними губами. Я показываю ей два поднятых вверх пальца, а потом вскакиваю и обнимаю Питера.
– Питер! – я перекрикиваю музыку. Он так симпатично выглядит в рубашке и галстуке. Такой милый, просто до слез. Я зарываюсь лицом ему в шею, как белка. – Я так по тебе скучала.
Питер всматривается мне в лицо.
– Ты пьяная?
– Нет, я выпила всего пару глоточков. Пару бокалов.
– Трина тебе разрешила?
– Нет, – хихикаю я. – Я отпивала у других.
– Лучше увести тебя отсюда, пока папа не увидел. – Питер оглядывается по сторонам. Папа листает песенник вместе с Марго, которая взглядом приказывает: «Соберись».
– То, чего он не знает, никому не повредит.
– Пойдем выйдем на парковку, ты подышишь воздухом, – говорит Питер, приобнимая меня и выводя за дверь. Я слегка пошатываюсь. Питер пытается не улыбаться.
– Ты пьяная.
– Наверное, я легко пью.
– Легко пьянеешь. – Он щиплет меня за щеку.
– Да, легко пью, то есть пьянею.
Почему это так смешно? Я не могу перестать смеяться. Но потом замечаю, с какой нежностью он на меня смотрит, и перестаю. Смеяться больше не хочется. Хочется плакать. Он организовал мальчишник для моего папы. Он так меня любит. Я должна любить его так же сильно в ответ. До сих пор я не знала, что сделаю, но теперь знаю.
– Я хочу тебе кое-что сказать. – Я внезапно выпрямляюсь и нечаянно стукаю его в ключицу, так что он закашливается. – Извини. Вот что я хочу сказать. Я хочу, чтобы ты делал то, что должен, и хочу сама делать то, что должна.
У него на губах полуулыбка. Покачивая головой, он спрашивает:
– О чем ты, Кави?
– Я о том, что… я думаю, что нам нельзя быть в отношениях на расстоянии.
Его улыбка тает.
– Что?
– Я думаю, что тебе нужно учиться в Вирджинии, играть в лакросс, а мне надо заниматься своими делами в Северной Каролине, и если мы попытаемся остаться вместе, то все развалится. Так что нам нельзя. Просто нельзя.
Он моргает, и его лицо становится совсем неподвижным.
– Ты не хочешь оставаться вместе?
Я мотаю головой. От выражения боли на его лице я трезвею.
– Я хочу, чтобы ты занимался тем, чем должен, а не делал что-то ради меня. Ты много работал ради того, чтобы попасть в университет Вирджинии, Питер. Там ты и должен быть. А не в Северной Каролине.
Его лицо сереет.
– Ты разговаривала с моей мамой?
– Да. То есть нет…
У него дергается мускул на щеке.
– Понятно. Больше ничего не говори.
– Постой, Питер, послушай…
– Нет, я все понял. К твоему сведению, я упомянул Северную Каролину как маловероятный вариант. Ничего определенного. Всего один раз сказал. Но если ты не хочешь, чтобы я перевелся, – ладно. – Он уходит прочь, и я хватаю его за руку.
– Питер, я не это имею в виду! Но если ты переведешься, если откажешься от всего, ради чего работал, то в конце концов будешь считать меня виноватой.
Он резко говорит:
– Хватит, Лара Джин. Я давно все понял. Ты со мной прощаешься с тех пор, как решила учиться в Северной Каролине.
Я роняю руку.
– О чем ты?
– Этот твой альбом, например. Ты сказала, что это на память о нас. Зачем мне напоминание, Лара Джин?
– Я не это имела в виду! Я много месяцев над ним работала. Ты винишь меня, хотя сам же меня все время отталкиваешь. С самой Пляжной недели!
