МЕРА НАМЕРЕНИЯ(ШУРИНА АССОЦИАЦИЯ)
Сочиню-ка я нынче классику,
Совершенную, гениальную,
Ощутив под руками пластику
Трансцендентного, шедеврального.
Напишу-ка я нынче песенку,
Ту, где звуки аминокислотами
Сочетаясь как в ДНК-лесенке,
Повлекут нас спиралью к высотам.
Высеку-ка я нынче статую
Идеальной, любимой женщины,
Соблазнительную и статную, —
Страсть, в граните увековеченную.
Поброжу-ка я нынче по времени, —
Ленте Мёбиуса замкнувшейся.
То, что было — не будет по-прежнему,
То, что не было — не разрушится.
Вздохи памяти не помешают мне
В тишине уловить гармонию,
И в сполохах необычайного
Я увижу привычного корни.
Только пусть тишина сопутствует,
И сомнения, и одиночество,
Этим актам творения грустного,
Неизбежного, как пророчество.
Не подслушивать и не подглядывать!
Понимаю, прошу невозможного.
Только вряд ли смогу под взглядами
Заменить настоящим ложное.
Цепкой лапкой глагола Recipe,
Пятистопного ямба кружевом,
Я пополню свою коллекцию
Блоком с Пушкиным, няней с кружкою.
И в размеренности намерений,
Мир измерив меноры номером,
В превосходство впервые поверю я
Содержания перед формою.
Сочиню-ка я нынче классику
Напишу-ка я нынче песенку
Высеку-ка я нынче статую
Поброжу-ка я нынче по времени
Сержант Пеппер стоял в дверном проёме и внимательно слушал. Ему очень нравилось то, что звучало сейчас в Пепперлэнде. Он смотрел на Шуру тёплым, по-отечески ласковым взглядом и кивал в такт музыке. Шура не видел его, он был поглощён музыкой…
— Ну что ж, займёмся баллистикой. — сказал себе Сержант.
Он повернулся к двери левым боком, сделал несколько шажков взад-вперёд, косясь на Шуру и, видимо найдя нужную точку, замер. Его профиль, резко освещённый ослепительно белым светом, был похож на реверс старинной серебряной монеты. От императорского он отличался только закрытыми глазами.
Сержант Пеппер достал из кобуры револьвер, в последний раз покосился на Шуру и поднёс его к правому виску. Холодный ствол обжигал кожу, и Пеппер зябко поёжился. «Боже, милостив будь ко мне, грешному!» — прошептал Сержант и нажал на курок…
Пепперлэнда больше не было, ведь в нём не осталось дверей.
Потому что пуля прошла навылет…
8. НАРУЖНЫЙ СЛУХОВОЙ ПРОХОД
…
9. ЭПИЛОГ
…Вообще, роман по своей структуре похож на ушную раковину. Многообещающая, вольная долина мочки, извилины, холмы, спирали, горы козелка и противокозелка, яма трехсторонней впадины, последнее препятствие козелка — и, наконец, суть, развязка, решение всех проблем, освобождение от гнёта. Не случайно ушная раковина очень сильно напоминает человеческий эмбрион. Вдумайтесь, коллеги: во всех этих хитросплетениях линий заключены не только какие-то индивидуальные особенности человека — рост, вес, цвет глаз и волос, родинки и мозоли, но и пути его развития как личности — идеи, посещающие его; страсти, которым он подвержен; хобби и пристрастия, привычки, etc., etc… Короче говоря, вся его жизнь от начала, от первого крика — и до конца. Конец, в общем-то известен и даже, может быть, кому-то кажется банальным, но нас ведь интересует не сам конец, а, так сказать, аксессуары — время и место, наличие верхнего или интимного освещения, толпы безутешных родственников или, хотя бы, медсестры со штативом для капельницы, движимого или недвижимого имущества, чтобы успокоить или окончательно расстроить безутешных родственников… Нам интересны обстоятельства, которые довели нашего героя до exitus letalis, интересны его последние слова. Согласитесь, ведь существует большая разница между «Отче, в руце Твои предаю дух мой…» и гётевским "Свет! Свет! Дайте больше света!"
Смерть, изнанка жизни, всегда привлекала человека, и что за печаль в том, что она по сути своей непознаваема и непостижима! (А значит, она тоже от Бога, Он ведь — Непознаваем и Непостижим). А мы всё пытаемся и пытаемся Его постичь, постичь смерть и смысл жизни, ищем доказательства бытия или отсутствия и при этом даже не задумываемся о том, что…
(Из лекции профессора А.Н.Селиванова
"Анатомия современного романа с точки зрения онто- и филогенеза")
О повести Алексея Парло «Револьвер Сержанта Пеппера»
«Мы не знаем страны, в которой живём»
Ю.В.Андропов
А уж мира, в котором живём, мы, наверное, тем более не знаем. И не только потому, что, говоря пушкинскими словами, «ленивы и нелюбопытны». А еще и потому, что чересчур хорошо понимаем: этот мир не слишком-то и стоит нашего интереса. Как написано на могиле Григория Сковороды: «Мир ловил меня, но не поймал». И вообще, мы живём не в мире, а на войне. В том числе — и с самими собой. И эта незримая война настолько тяжела, что любая передышка в ней: от алкоголя до зримой войны с врагами «унешними» или там «буржуями», — в каком-то смысле воспринимается как огромное облегчение.
Может быть, отсюда и проистекает явный парадокс отечественного «либерализма», отчётливо сформулированного ещё Владимиром Печериным: «Как сладостно Отчизну ненавидеть / И жадно ждать её уничтоженья»? Если либерализм западного типа выражается максимами типа: «Умри ты сегодня, а я завтра», «Сейчас мы съедим ваше, а потом каждый будет есть своё», то есть крайне персонализован — ничего подобного в «либерализме» русского типа нет: полная деперсонализация, самоотречение, дезертирство из этой внутренней войны в «тридевятое царство, тридесятое государство», где можно пожить в мире — ну, не с самим собой, конечно, а с каким-то представлением о себе. Как там говорил Иван Карамазов у Достоевского: «Широк человек, даже слишком широк, я бы сузил…» А мерок для сужения понаделано — на любой вкус.
Ранние работы В.И.Ленина мало кто сегодня читает. Но в них есть множество важных моментов, описывающих жизненный выбор «вождя мирового пролетариата». Один из них — как раз тезис о том, что полностью и всесторонне развитая свободная личность должна быть готова принести себя в жертву за «счастье народное», делая всё для того, чтобы другие люди тоже могли свободно и всесторонне развиваться. В том числе — сознательно ограничить свою полную свободу, подчинив её этой цели в рамках революционной партии… В общем, понятно, почему в России «социалистическая революция» произошла, а на Западе — нет? Потому что разная любовь к себе и к ближнему своему. А раз «Бог есть Любовь», то, получается, что в России и на Западе верят не в одного и того же Бога. Тот же Достоевский в своей «Легенде о Великом Инквизиторе» достаточно ярко это показал. Как был по духу своему революционером Фёдор Михайлович, так и остался, хотя с «бесами» революции воевал еще яростнее, чем большевики — с меньшевиками и эсерами, а потом Сталин — с троцкистами и прочей «оппозицией».
