— Да я вот об этой эклектике, — Шура широким жестом обвёл пространство.
— Это не эклектика, — грустно сказал Джордж. — Это Бог. Во всём Его многообразии.
У него был странный голос — дрожащий и глуховатый, как будто он был чем-то сильно напуган. Или расстроен.
— Ты, вообще, кто? — спросил он, посмотрев на Шуру пристально, как смотрят маленькие дети и миопы. — Подожди, я сам скажу.
— Да мне не трудно, я могу представиться… — начал было Шура, но Харрисон, закрыв глаза, жестом велел ему замолчать.
Он вдохнул поглубже, затянул длинное «Омммммм…» и сидел так, раскачиваясь, некоторое время. Потом открыл глаза и спросил:
— Ты ведь не хочешь быть Полом?
— Нет, — отрицательно покачал головой Доктор. — не хочу. Ни в какой его ипостаси.
— Ну вот. — монотонно заговорил Джордж. — Меня обвиняешь в эклектике, а сам используешь раннехристианские термины, глядя с вожделением на сиськи Субхадры
[46].
— И ничего не с вожделением! — возмутился Шура. — Я этих сисек на работе насмотрелся! Да ещё и получше!
— Вот видишь… — так же монотонно продолжал Джордж, — тебя это задело, значит я прав. К тому же как ещё может смотреть на женщину нормальный молодой мужчина? Только с вожделением… Опять я прав. От Внутреннего Света ничего не скроешь…
Он отложил ситар и поднялся с пола.
— Значит, Полом быть ты не хочешь… А чего же ты хочешь?
— Да я уже и не знаю… — смутился Шура. — Как-то всё перепуталось, перемешалось… Я вообще, если честно, себя не совсем осознаю. Такое ощущение, что сплю. Вроде бы и к Тамарке хочется, и к Михе с Аликом, но как-то не очень сильно, как будто что-то мешает. Тут ещё Морфей… С ним, похоже, придётся разбираться…
Харрисон быстро прижал палец к губам, делая Шуре знак молчать. Неслышно ступая, подошёл к полке, на которой стоял магнитофон, и включил его. Комнату заполнили звуки ситара.
— Так лучше, — прошептал Джордж. — Пусть Зло поспит.
Он уселся на низенький диванчик и жестом указал Шуре на место рядом с собой.
— Ты всё очень хорошо описал.
— Что? Я, по-моему, ничего не описывал. Только начал…
— Этого уже достаточно. Ты описал самую суть. Сутта.
— Как-как? — это слово точно было Шуре незнакомо.
— Брахмаджала сутта. Древний трактат о сети совершенства.
Харрисон промолчал немного и заговорил.
— "…Тогда, монахи, то существо, которое первым родилось вновь, говорит себе так: "Я — Брахма, великий Брахма, победоносный, непобедимый, всевидящий, всесильный, владыка, творец, созидатель, наилучший устроитель, повелитель, отец бывшего и будущего! Мною сотворены эти существа. В чем же причина?…"
— Ты что, наизусть выучил? — удивился Шура.
— Нет. Просто я это сейчас читал. Смотрел на свиток и читал.
— На какой свиток? Где?
— Все тексты есть в особом слое мира…
— Пепперлэнда? — перебил Шура.
— Нет, — поморщился Джордж, — не Пепперлэнда. Мира вообще. Большого Мира. Пепперлэнд — это так, аппендикс. Слепой отросток. Ты как врач должен понимать.
— Ну, хорошо. Они там хранятся. Как ты до них добираешься?
— Я же Пифий! — с грустью сказал Харрисон. — У меня есть свои особые преференции. Правда, обязанностей больше… Да и преференции для того, чтобы проще справляться с работой.
— Похоже, ты не очень радуешься своему положению.
— Я не радуюсь и не горюю. Просто выполняю свою работу.
— Какую работу?
— Пророчествую. Вещаю. Истолковываю.
— А музыку продолжаешь писать?
— Музыку пишет Бог! — строго произнес Харрисон. — И неважно, кем она сыграна.
— То есть, ты хочешь сказать, что, к примеру, «Here comes the sun» писал не ты?
— Я просто её сыграл. Услышал утром в саду у Пола, она мне понравилась, и я её сыграл. — Джордж нежно погладил гитару по лакированному гладкому боку. — И «Come together», «Yesterday», «Octopus's Garden», да что там! Сороковая симфония Моцарта, фуги и мессы Баха, шедевры Генделя и Рахманинова, раги Рави Шанкара — все они услышаны и сыграны, но не сочинены теми, кого считают их авторами.
Шура был потрясён. Он никогда об этом не думал, не догадывался, никогда не смотрел на вещи под таким углом зрения.
— И что, это во всём и у всех так? Я имею в виду, у поэтов, художников…
— Не знаю. Не думаю. Во всяком случае, не Бог придумывает картинки в стиле pin-up, рекламные слоганы и похабные песенки. Это всегда люди делают сами. Но ты ведь пришёл ко мне, чтобы поговорить не о музыке? Не только о ней?
— Да, — сказал Шура. — Сержант Пеппер говорил мне, что к тебе нужно идти за советом, когда все остальные способы уже опробованы и не принесли результата. Я не знаю точно, но по-моему, я уже прошёл всё. Или почти всё. И я по-прежнему не знаю, что мне делать и куда направляться. Что меня ждёт?
— Этот вопрос не для Пепперлэнда, — улыбнулся Джордж. — Не для места, где времени нет. Хотя, если быть до конца честным, нужно сказать, что оно здесь есть, но несколько в ином качестве, чем на Земле.
— С этого места поподробнее. — попросил Шурочка.
— На Земле время как бы одномерно, оно просто течёт вперёд — и всё. Правильно?
— Правильно. А здесь?
— А здесь существует пять измерений времени, плюс ещё несколько локальных временных аномалий. Они на весь Пепперлэнд не влияют, но они есть.
— Стоп, стоп, стоп! — замахал Шура руками. — Не надо про локальные аномалии, а то я совсем запутаюсь. Я и с пятью основными измерениями разобраться не могу.
— А тебе оно и не надо. Ты же не хочешь Полом быть. Тебе просто достаточно знать, что существует пять измерений времени в трёх потоках, они взаимодействуют между собой, и, зная некоторые особенности этого взаимодействия, временем можно управлять. Если подходить совсем утилитарно, то и знание этих особенностей не обязательно. Достаточно выучить несколько простых методик, и этого тебе хватит на все твои бытовые нужды.
— И что я смогу тогда делать? — живо заинтересовался Шурочка.
— Да всё, что хочешь. Ты вот спрашивал, что тебя ждёт. Идём, покажу. А ты смотри и размышляй. С учётом того, что я тебе сейчас сказал.
С этими словами Джордж встал с дивана и подошёл к скрытой за портьерами стене. Шура последовал за ним.
Джордж широким жестом распахнул занавески. Стена состояла из телевизоров. Сколько их было, Шура считать не стал — не до того было. Потому что на всех этих телеэкранах был он. Но картинки на всех экранах были разные.
