7
Сначала Максим горячо надеялся на её возвращение и пестовал в себе чувство, с которым ехал к Тане из командировки. Однако через неделю-другую телефон в квартире Таниных родителей перестал отвечать совсем, и тогда до Макса дошло, что она его бросила. Она!! Его!!! Который был с ней в тридцать раз дольше, чем с отставленной им всего через две недели умопомрачительной красавицей Станиславой! Который выбрал её чуть ли не вместо самой Екатерины Гордеевой! И он начал старательно взращивать в себе ненависть к этой, которая… в то время как он… ну, и так далее.
Упоения ненавистью хватило дня на два, после чего Максим решил радоваться: Таня ведь поступила честно и решительно. Он её, кажется, не любил, она его, видимо, тоже. Зато теперь он волен найти себе девушку, с которой ему будет по-настоящему хорошо. На таких вот радостях Макс выпил литр коньяка и раз пятнадцать спел песню «Наутилуса»: «Но старый градусник лопнул, как прекрасно, что ты ушла, ведь музыка будет вечной, если я заменю батарейки», однако утром он затосковал по Тане с такой силой, с какой до сих пор никогда ничего к ней не чувствовал.
А днём она позвонила сама. Зайдёт. Вечером. Забрать вещи. Нет, ненадолго, нет, только за вещами, нет, до родителей сама доберётся, помогать не надо, но Макс слушал не слова, а интонацию, и ему казалось, будто она тёплая, гораздо теплее, чем в начале лета, когда они спокойно жили вместе, и когда ничто не предвещало. В общем, он, не успев порадоваться внезапно обретённой свободе, снова начал надеяться, и вечером надежда сбылась — ещё в прихожей у них получился тот долгий поцелуй, который не состоялся после командировки, а потом была ночь, такая же страстная, как их последний секс, и такая же нежная, как их первый раз. Для нежности в этот раз были особые причины: Таня, наконец, оттаяла, расплакалась и призналась, что беременна. Макс возликовал, когда это услышал, однако думал он в тот момент не о будущем ребёнке, а о своём неожиданном везении. Таня беременна! Да разве можно было придумать более вескую причину, чтобы убедить Таню остаться с ним?
За завтраком они обсудили меню для ужина. Уходя на работу, он пообещал вернуться как можно раньше и забежать по дороге в магазин за продуктами. Весь день Максим думал, сможет ли он теперь надолго, по-настоящему влюбиться в Таню или через несколько дней снова заскучает и начнёт мечтать о несбыточном.
«В такую, как вчера, — да, смогу», — решил он и тут же поправился: — «Хотя почему смогу — уже влюбился и страшно скучаю». Вечером он пришёл домой совершенно счастливый, однако кроме Марты в квартире никого не было.
«Максим, я ушла. Совсем. Извини, что ушла так, но вчера ты бы меня не отпустил, а я уже давно всё решила. Родителям не звони, меня там не будет. Прости и постарайся не обижаться, ты потом сам поймёшь, что так было лучше и для тебя, и для меня. Ещё раз прости, если сможешь. Спасибо тебе за всё хорошее.
Таня», —
прочёл он в записке, которую бурно радующаяся его появлению Марта возила по полу.
На месяц ему удалось сосредоточиться на работе. Он хватался за любое дело, лишь бы оно помогало убить часов 10–12 в день — ездил в Москву торговать книгами в розницу, участвовал во всех погрузочно-разгрузочных работах и часами сидел на телефоне, пытаясь пристроить на мелькомбинаты центральной России то зерно, которое им с Белкиным пообещали на югах. А вечером он до изнеможения занимался гантелями и скакалкой.
Новости о Тане принесла та злосчастная соседка, из-за которой они поругались в день его возвращения из командировки. Работавшая в роддоме родственница рассказала ей, что из-за позднего срока аборт был невозможен, и Тане по большому блату устроили преждевременные роды, которые обычно проводятся только по жизненно важным показаниям.
— Девочка у вас должна была родиться, — сказала соседка. — А вообще не пойму я, чего Таньке с тобой не жилось.
8
На десятый или двенадцатый день запоя Максим проснулся от холода и странных — то каркающих, то булькающих — звуков. Звуки издавала Марта: её рвало на пол, усеянный тысячерублёвыми купюрами. А холод шёл от стоявшей нараспашку входной двери. Около двери деньги лежали вперемешку со свежими щепками.
«Костёр разводил? Зачем?» — подумал он и удивился не абсурдности версии, а тому, что смог её сформулировать: это была первая за много дней мысль, зафиксированная сознанием. «А, понятно, холодно в квартире, а ночью, наверно, ещё холоднее было», — очнувшийся мозг быстро подсунул успокаивающую догадку.
В дверном проёме появилась пожилая интеллигентная женщина, в которой он скорее угадал, чем узнал соседку по лестничной площадке.
— Максим, я вчера ваш ключ нашла внизу на лестнице. Уже после того как вы… вы… в, общем, как вы к себе вошли.
— Здравствуйте. Спасибо. Извините, пожалуйста, — прохрипел Максим, взяв протянутый ключ и стараясь дышать в сторону.
— Ничего страшного, не переживайте, бывает. Вы ничего не сломали вчера, когда в дверь плечом ударялись? Я за вас боялась, думала, скорую надо, но они бы милицию вызвали, наверное. Что-то случилось, Максим?
— Таня умерла, — неожиданно для себя ответил он и, закрывая дверь, добавил: — Извините.
Максим собрал деньги и помыл испачканные рвотой купюры, стараясь не думать, чьи это деньги, откуда они здесь взялись, почему разбросаны по полу, где ещё он их разбрасывал и много ли денег при этом потерял. Потом кое-как приладил к двери выломанный вчера замок и осмотрел Марту. Она была более вялой, чем обычно, хотя по-прежнему старалась приласкаться к нему при первой возможности. Макс налил ей воды, а в миску для еды положил несколько ложек говяжьей тушёнки, до которой Марта была сама не своя. Собака нехотя полакала воду, но к тушёнке даже не притронулась. «Нужен ветеринар. Обязательно сегодня, не забыть», — подумал он, и, с трудом подавляя приступы паники, попробовал вспомнить вчерашний вечер, чтобы разъяснить разбросанные по всей квартире деньги. Однако если начало запоя он ещё помнил, то о нескольких последних днях он не мог сказать ничего определённого — он просто не знал, где был и что делал. Когда у него началась паническая атака, он выскочил из квартиры и побежал к Васильеву — больше ему деваться было некуда. К его удивлению, Васильев знал, как Макс провёл вчерашний день: после того, как они выпили в баре в честь дня рождения Васильева полторы бутылки белого девяностоградусного рома, Макс вызвал такси, и они отправились собирать деньги с магазинов.
— Какие деньги? — растерянно прошептал Максим, раздавленный количеством действий, которые он совершил, находясь в разладе со здравым умом и твёрдой памятью. — Получается, я вчера разговаривать мог, что ли? И позавчера тоже?
— Насчёт позавчера не знаю, а вчера ещё как мог. В одном офисе на Шмидта, где рынок, конкретные такие ребятишки сидели. Вежливо попросили тебя ещё дней пять-шесть с деньгами подождать. Но ты вдруг так быковать начал, что я уж думал — всё, хана, кранты нам. А они на рынок сходили и денег принесли. Видим, говорят, горе у тебя, не в себе ты, отчаялся, оттого и попутал маленько, иди-ка от греха подальше. Прощались с нами душевно, тебя просили ещё товару подвезти, причём, сразу за нал.
