— Меня тут, кстати, чел один от армии отмазать обещал, — продолжил Шура, — в больничку правильную пристроить, так ты, короче, ложись вместо меня. Правда, денег там, наверное, много надо. С меня-то он столько поимел, что мне бесплатно обещал, лишь бы дальше иметь, а вот тебе, небось, цену заломит. Сволочь он порядочная, — бесстрастно сообщил бывший перспективный спортсмен и будущий рядовой срочной службы Иванов.
Выяснилось, что после дня города Шура работал на какого-то скользкого аспиранта из мединститута. Сначала аспирант попросил сходить с ним за одной крупной покупкой, чтоб подстраховать на случай, если продавцы вдруг надумают ограбить покупателя. Однако после третьей или четвёртой операции прикрытия Шура сообразил, что ограбить аспиранта было невозможно — тот попросту не имел при себе денег. Мнимый покупатель находил объявления о продаже видеотехники или других ценных вещей и приходил к продавцу с мрачным, шкафоподобным Ивановым. Осмотрев товар, аспирант вручал его Шуре, который на протяжении всего визита стоял в прихожей и угрюмо молчал. Пока несчастный продавец лихорадочно соображал, есть ли у него хоть малейший шанс отобрать свой видак или телевизор у этой горы мускулов, аспирант-мошенник ласково объяснял: прежде чем принять окончательное решение о покупке, покупатель должен подержать вещь у себя, чтоб убедиться, так сказать, в её потребительских свойствах. Потом жулик обещал как-нибудь на днях вернуть вещь или занести деньги, а Шура молча выносил товар. Бизнес процветал ровно до тех пор, пока они не обнесли родственника какого-то авторитетного бандита.
— Там столько выкатили, и счётчик уже неделю капает… Денег нет, взять неоткуда, в общем, очень скоро будут убивать. Типа показательно наказывать. Так что я лучше в армию, благо меня местный военкомат уже давно с собаками ищет. А ты, если деньги есть, давай в больничку, на моё место, — сказал Шура.
Часть вторая
1
«Здравствуй, Максим!
Мне очень понравилось твоё последнее письмо. В нём много для меня нового. Его чтение было первым моментом в моей жизни, когда я почувствовала в тебе какую-то открытость, „вошла“ в твою душу. Мне почему-то представилась такая картинка. Скрытая занавесом сцена, где старые, привыкшие играть на голой технике актёры, мерно раскачиваясь, расхаживают взад-вперёд, ожидая начала спектакля. А юный краснощёкий новичок раздвигает тяжёлый бархат и смотрит в глаза мне, девушке сидящей в первом ряду… Его глаза добры, чувственны, влюблены, и он так боится мне не понравиться!.. Честно говоря, я сама запуталась в этой аллегории, но как же ты отвык от искренности, вот что я хочу сказать! Ты боишься быть осмеянным, боишься моей циничной, самодовольной улыбки в ответ на такую красоту? Так зачем же ты мне пишешь, Максим?!
Ты, видимо, отвык (и отвык очень давно) рассчитывать на доброе расположение собеседника, везде подсознательно ищешь подвох, ловушку, ждёшь ущемления самолюбия и пр. Мне это надоело. Прошу, поверь в моё доброе расположение к тебе и принимай все мои слова в прямом и добром смысле.
У тебя сейчас, наверное, две мысли под впечатлением всего написанного: первое — учит, второе — равнодушна. Поскольку первая должна отпасть сама собой, в виду вышесказанного, то остаётся вторая.
И она верна».
На этих словах Макс почувствовал себя как персонаж ночного кошмара, который только что сорвался с большой высоты, и после первой неудачной попытки проснуться цепенеет от догадки, что это не сон. Он сунул письмо в карман рубашки, нащупал там пачку папирос, и, медленно переставляя вмиг ставшие ватными ноги, пошёл в больничный туалет курить.
Дело с призывом приближалось к благополучной развязке. Сосватанный Шурой аспирант хоть и заломил сорок тысяч рублей — цену совершенно невообразимую — товар за неё предложил стоящий. Это выяснилось после постановки на учёт в областном военкомате, которая завершилась для Максима триумфально. Не встав на учёт в области, лечь на обследование в областную больницу было невозможно. Однако сама идея явиться в военкомат в разгар призыва показалась Максу, мягко говоря, смелой. «А вы уверены, что меня оттуда выпустят?», — осторожно спросил он у врача. «Гм, а ведь и в самом деле… Хорошо, что напомнили, — врач на мгновение задумалась, потом что-то набросала на бланке с печатью, сложила его вдвое и протянула Максу. — Если возникнут… э-э-э… сложности, попросите военных прочитать вот это».
Из суеверия, опасаясь, что чудо-документ может потерять магическую силу, Макс не стал заглядывать внутрь. Назавтра, так и не узнав содержания, он сказал: «В больнице просили вам передать» — и сунул бумагу областному военкому, который минуту назад осознав, что перед ним не демобилизовавшийся солдат, а призывник-переросток, сразу же начал кричать. Военком прочёл бумажку, побелел от ярости, но, вместо того, чтоб порвать листок, потащил Макса к председателю врачебной комиссии. «Я бы не рисковала», — негромко сказала она военкому, изучив содержание документа, и Максим не просто вышел из военкомата в разгар призыва, а вышел с нужной отметкой в документах.
«Ну, прямо „То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и во благо государства“», — подумал он, улыбаясь во весь рот, и развернул всесильный талисман. Объём текста (как и оказываемое им действие) тоже не слишком отличался от индульгенции, которую миледи получила от кардинала Ришелье. Под названием больницы, вчерашней датой и словом «Справка» было написано, что предъявитель справки «нуждается в немедленной госпитализации». «Да уж, окончательная бумажка. Броня!» — улыбнулся ещё одной цитате Макс и впервые за много месяцев по-настоящему поверил в благополучный исход этого неизвестно откуда взявшегося в его жизни противостояния с государством.
За первую неделю умиротворяющего, расписанного по часам больничного безделья, он пришёл в себя и снова начал мечтать об идеальной девушке, которую за него так удачно описала подмосковная группа «Адо». Прогуливаясь по больничным коридорам, он беззвучно бормотал, трогая слова губами:
«Спите, пусть вам приснится мой телефон
На свой проездной билет запишите его.
Вы что-то шептали во сне, пассажиры улыбались мне,
Наивно полагая, что я в вас влюблён».
На выходные его отпустили домой. В субботу днём он сыграл несколько матчей за сборную ДЮСШ
[44] на экспресс-турнире по зимнему футболу
[45], а вечером восхитительно напился вкуснейшей местной «Старорусской» в компании отца, который сменил гнев на милость, и заехавшего в гости дяди-москвича. Дядя переживал не то третью, не то четвёртую молодость, и в настоящий момент крутил любовь с дамой лет на пятнадцать моложе себя. На малую родину дядя приехал один, оставив новую пассию без присмотра в активно обзаводящейся ночной жизнью и прочими соблазнами столице. Эта ситуация его сильно волновала: после каждой бутылки он шёл к телефону и начинал признаваться в любви, ревновать и проклинать с такой бешеной страстью, что Макс, который сперва усмехался, недоумевая, как это почти в пятьдесят можно испытывать что-то подобное к женщине, которой, страшно представить, минимум тридцать, вдруг позавидовал. Чтобы утешиться, он прокрутил в голове финал песни «Адо» — «любимый напиток — сок, любимая музыка — рок, ах, просыпайтесь скорее, идёмте со мной». Однако на фоне дядиного вулкана песня показалась ему подделкой, тусклой и ненатуральной имитацией чувств. Не веря в догадку, он бросился в комнату и воткнул в магнитофон кассету с «Innuendo», к которой не прикасался с момента побега от Станиславы.
