– Нет у вас никакого нарушения обучаемости.
– Есть. Мне трудно сосредоточиться, я не могу сдать работу в срок, у меня проблемы с чтением и не получается ни с кем подружиться.
– Неправда.
– Правда. Проверьте, если хотите. У меня и справка есть.
– И как же называется ваше нарушение обучаемости?
– У него пока что нет названия.
– Удобно.
– По закону о Защите прав граждан с ограниченными возможностями вы должны создать особые условия для всех студентов со справкой о нарушении обучаемости.
– Вы говорите, что у вас не получается ни с кем подружиться. Но это не так.
– Так. У меня нет друзей.
– Я все время вижу вас с друзьями.
– Надолго их не хватает.
Сэмюэл вынужден признать, что это правда. Он изо всех сил пытается сообразить, какую бы гадость сказать Лоре. Придумывает оскорбление, которое перевесило бы ее обвинение в том, что он якобы в нее влюбился. Если он как следует заденет Лорины чувства, если обидит ее побольнее, он будет оправдан. Сказав Лоре гадость, он тем самым докажет, что не влюблен в нее: так рассуждает Сэмюэл.
– И на какие же такие, по-вашему, особые условия вы имеете право? – интересуется он.
– Сдать экзамен.
– Вы считаете, что Закон о защите прав граждан с ограниченными возможностями придумали для тех, кто списывает?
– Тогда переписать сочинение.
– Так какое же у вас все-таки нарушение?
– Я же вам сказала, ему еще не дали названия.
– Кто не дал?
– Ученые.
– И они не могут понять, что же это такое.
– Именно.
– В чем же проявляется ваше нарушение?
– Ой, да это вообще ужас что такое. Каждый день живешь как в аду?
– И все-таки какие у него симптомы?
– Ну, например, я отвлекаюсь через три минуты после начала занятия и не могу сосредоточиться, вообще никогда не делаю, что мне говорят, никогда ничего не записываю, не запоминаю имена, иногда, дочитав до конца страницы, не помню, о чем шла речь. Все время теряю, где читала, перескакиваю строчки через четыре и даже не замечаю, не понимаю большинства графиков и схем, сроду не решила ни одной головоломки, а иногда говорю совсем не то, что хотела сказать. Еще у меня отвратительный почерк, я ни разу в жизни не написала правильно слово “алюминий”, иногда обещаю соседке, что уберу свою половину комнаты, хотя даже не собираюсь этим заниматься. На улице я не могу правильно определить расстояние и, хоть убейте, не знаю, где север. Я понятия не имею, что значит пословица “лучше синица в руке, чем журавль в небе”. В прошлом году я раз восемь теряла мобильный. Я десять раз попадала в аварию на машине. А когда играю в волейбол, мяч то и дело попадает мне в лицо, хотя мне это и неприятно.
– Видите ли, Лора, – произносит Сэмюэл, чувствуя, что минута настала, оскорбление созрело и готово сорваться с его губ, – нет у вас никакого нарушения обучаемости.
– Нет, есть.
– Нет, – отвечает Сэмюэл и делает театральную паузу. Следующую фразу он намерен произнести медленно и внятно, так чтобы до Лоры дошло: – Просто вы не очень умны.
Argumentum ad baculum (или “аргумент к силе”)
– Как вы можете так говорить? – восклицает Лора, вскакивает и хватает сумку, готовая в негодовании выйти из кабинета.
– Но это правда, – не сдается Сэмюэл. – Вы не очень умны, да и человек вы не очень хороший.
– Вы не имеете права так говорить!
– Нет у вас никакого нарушения обучаемости.
– Я добьюсь, чтобы вас уволили!
– Вы обязаны это знать. Кто-то же должен был вам об этом сказать.
– Да вы просто хам!
Тут Сэмюэл замечает, что крики Лоры привлекли внимание других преподавателей. Тут и там приоткрываются двери, и коллеги выглядывают в коридор. Трое студентов, сидящих на полу среди сумок с книгами (наверно, работали над каким-нибудь групповым проектом), изумленно смотрят на Сэмюэла. Ему тут же становится стыдно, и с него слетает весь кураж. Он произносит с опаской, децибел на тридцать тише прежнего:
– Вам пора.
Argumentam ad crumenam (или “аргумент к богатству”)
Лора вихрем вылетает из кабинета в коридор, резко разворачивается и кричит:
– Я, между прочим, плачу за обучение! И очень неплохо! Я плачу вам зарплату, и вы не имеете права так со мной обращаться! Мой отец дает этому университету кучу бабок! Больше, чем вы получаете за год! Он адвокат, он вас всех засудит! Сами напросились, теперь пеняйте на себя! Вы у меня попляшете!
С этими словами она снова разворачивается, стремительно шагает прочь и скрывается за углом.
Сэмюэл закрывает дверь. Садится. Смотрит на растение в горшке – милую маленькую гардению, которая что-то подвяла. Берет пульверизатор и несколько раз спрыскивает растение. Пульверизатор тихонько покрякивает, как уточка.
О чем он думает? Пожалуй, о том, что, скорее всего, сейчас расплачется. А Лора Потсдам наверняка добьется, чтобы его уволили. В кабинете у него до сих пор воняет. Жизнь прожита зря. И как же его бесит слово “бабки”.
5
– Алло!
– Добрый день! Я бы хотел поговорить с мистером Сэмюэлом Андресеном-Андерсоном.
– Это я.
– Профессор Андресен-Андерсон, сэр, как хорошо, что я до вас дозвонился. Это Саймон Роджерс…
– Можно просто Андерсон.
– Что?
– Сэмюэл Андерсон, и все. Двойную фамилию трудно выговаривать.
– Как скажете, сэр.
– А кто это?
– Как я уже говорил, сэр, это Саймон Роджерс из адвокатской фирмы “Роджерс и Роджерс”. Мы находимся в Вашингтоне, округ Колумбия. Может, слышали о нас? Мы занимаемся в основном громкими политическими преступлениями. Я звоню по поводу вашей матери.
– Что?
– Громкими политическими преступлениями, которые обычно совершают из благородных побуждений сторонники левых взглядов. Ну вы понимаете. Может, слышали про людей, которые приковывают себя к деревьям? Это наши клиенты. Или когда нападают на китобойные суда, а потом по телевизору показывают об этом репортаж – все это как раз наши случаи. Или, к примеру, стычка с чиновником-республиканцем, ролик с которым в интернете посмотрели миллионы, если вы понимаете, куда я клоню. Мы защищаем фигурантов политических дел, при условии, конечно, что ими интересуются СМИ.
– Вы, кажется, говорили о моей матери?
– Да, о вашей матери, сэр. Я ее адвокат по делу о государственном иске. Принял его от общественного защитника Чикаго.
– Какой еще государственный иск? Какое дело?
