Глава 1
Глубокой осенью 1860 года в уездном городке N Минской губернии уже немолодая женщина родоразрешилась здоровым мальчиком. Появившись на свет, Фима не стал сразу же заявлять о себе громким криком, отчего изрядно напугал и без того взволнованную мамашу. Новорожденный несколько секунд молча лежал в руках акушерки, и лишь когда получил крепкий хлопок по попе, вздрогнул и разразился пронзительным криком.
– Радуйтесь, уважаемый Хацкель, вы стали отцом в третий раз и совсем не напрасно, – облегченно вздохнула акушерка из-за тряпичной шторы, отделяющей кровать от небольшой кухни. – Прекрасный ребеночек, и с Беллой, несмотря на большой перерыв между родами, все в порядке. В ваши годы и такое счастье! Мальчик после двух девочек – утешение и подмога в старости. Желаю вам долгие годы оставаться в мужской силе. Примите младенчика, воспитывайте, а я пойду домой. Устала. Возраст, знаете ли. Мальчика как назовете?
– Хаимом будет, как мой дедушка, – еле слышно произнесла Белла.
– Фимой так Фимой. Красивое имя. Прям как у сыночка поручика Рыбникова. Хорошо, что так назвали, а то бы я забыла к ним сегодня зайти. Ихний ребеночек по ночам спать не желает. Может, болит чего, а может, ночь с днем перепутал? Кричит который день. Его бедную мамашу уже тепает. Бог даст, сия оказия вас минет. Оставайтесь при солнце в бодром здравии, а при луне в блаженном спокойствии. Очень важно кормящей мамаше высыпаться, если еще не забыли. Хотя ваш мальчик не выглядит крикуном, можете мне поверить. На своем веку я их немало приняла в этот грешный мир. Характер по первому вздоху определяю, – отрапортовала акушерка, пряча в карман скромное вознаграждение за родовспоможение.
Фима Разумовский и впрямь не был крикуном. О себе напоминал при появлении голода, иногда хныкал от сырости в пеленках и весело гулил всякий раз, когда сестры с матерью обращали на него внимание и потрясывали над люлькой костяными пуговицами, нанизанными на суровую черную нитку.
На пятом году Фиминой жизни в дом пришел меламед
[1] Мордехай.
– Фима, хочешь в школу? – вкрадчиво спросил он.
– Неа, – без энтузиазма ответил Фима, ковыряя палочкой земляной пол.
– А в армию?
При слове «армия» Фима прекратил свое занятие и с интересом посмотрел на меламеда:
– Хочу.
– Уважаемый Мордехай, не слушайте бестолковое дитя, – поспешила исправить неловкую ситуацию мать. – Он еще не знает, чего в жизни лучше хотеть. Зачем ставить такие серьезные вопросы ребенку, когда есть мама? Спросите меня, и мы ответим.
– Ефим, не спеши расстраивать и без того бедных родителей. Если ты будешь хорошо учиться в хедере
[2], тебя возьмут в иешиву
[3]. Если будешь хорошо учиться в иешиве, то сможешь стать зятем безграмотного, но о-о-очень богатого торговца. Фима, это престиж и единственный путь к успеху для юноши из семьи без достатка. Так ты хочешь стать зятем богатого человека или все-таки в армию?
– Хочу стать зятем.
– Вот это другой разговор!
Меламед открыл молитвенник и позвал к себе мальчика. Ткнув толстым пальцем в первую букву, он торжественно произнес:
– Фима, это буква «алеф». Она похожа на быка. Посмотри, навсегда запомни и повтори.
– Это буква «алеф», и она похожа на быка, – протяжно произнес Фима.
В ту же секунду, откуда ни возмись, на голову будущего ученика упало несколько мелких монет.
– Вот видишь, не успел ты выучить первую букву, как на тебя уже посыпались денежки. Представляешь, что будет, когда ты станешь грамотным человеком?
– Это правда, Хаим. Слушай, что тебе образованный человек говорит. Выучишься, станешь богатым и купишь себе место в синагоге у восточной стены, где сидят только уважаемые люди. Правда, Мордехай? – добавила мать пару слов к убедительной речи меламеда.
Детские глаза загорелись радостным блеском, и согласие на ежедневное посещение хедера было незамедлительно получено.
С утра до вечера отрок зубрил Пятикнижие Моисея под руководством ребе Семена – бывшего николаевского солдата, весьма неплохо выговаривавшего букву «р» и всякий раз лупившего босяка Фиму, когда тот умудрялся засыпать во время уроков. Лишь по пятницам и в первый день каждого нового месяца детей отпускали домой немного раньше. Такому послаблению ученики были несказанно рады и покидали духовную школу с восторженными криками и свистом. Большого рвения в изучении закона Божьего Ефим не проявлял. Более того, от скуки всякий раз норовил что-нибудь нарисовать на парте, чем немало огорчал учителей и набожных родителей. Дома, в свободное от древнееврейского языка, литературы и Талмуда время, горе-ученик прятался в укромный уголок и занимался лепкой фигурок из хлебного мякиша или глины, но чаще всего царапал гвоздиком витиеватые узоры на мебели и стенах. Делал он это «ой, как красиво!», и у отца не поднималась рука наказывать сына за порчу имущества. Все, на что попадал Фимин взгляд, вскоре превращалось в нечто особенное, вызывая восторг не только у родственников, но и любопытных соседей.
– Хацкель, ты только посмотри, как он колупает своими пальчиками щерти шо! – по-доброму ворчала бабушка, рассматривая изрезанную ножку табурета.
– Мама Фрейда, я не знаю, к худу это или к добру, но уже поздно говорить «ша». В доме не осталось места для его художеств! Наверное, это талант. Вы как думаете?
– Сы́ночка, спасибо, что спросил свою старую, но ещо умную маму. Раввином, как я посмотрю, он уже не станет, а меламедом, как и умереть, успеет каждый день, поэтому пускай уже делает шо хочет, а мы будем посмотреть.
– Жена, скажи, ты когда-нибудь в своей жизни видела музэй?
– Хацкель, ты хочешь надо мной смеяться?! А то ты не знаешь, что евреям запрещено покидать местечко!
– Хочу, Белла, смеяться, но только не над тобой, а над теми, кто придумывает с нами такую глупость. Скажи, я чем-нибудь отличаюсь от Арбузова, Пономарева или Якушева?
– Как ты можешь сравнивать себя с Якушевым! К Юрию Адамовичу нужно обращаться «Ваше благородие», а к тебе просто: Хацкель Разумовский.
– Так и есть, но я больше чем уверен, «Его благородие» тоже в музэе никогда не был, хоть ему разрешено по всем городам свободно ездить. Белла, если бы он к нам зашел и посмотрел, как красиво делает наш мальчик!
Видя, с каким упорством сын облагораживает домашнюю утварь, родители немного подумали и подарили чаду карандаш, открыв ему тем самым дорогу в светлое будущее. Потом еще немного подумали и приложили к подарку маленький перочинный нож. Получив таким образом родительское благословение, Фима, за неимением чистых бумажных листов, тут же разрисовал книги с молитвенниками фигурками людей и животных. Вскоре с помощью подаренного ножа все нарисованное он вырезал из дерева. Над каждой миниатюрой юный мастер корпел по несколько часов, аккуратно, слой за слоем, срезая лишнее. Тонкие кудрявые стружки падали на пол, и мускулистые тела воинов становились совершеннее с каждым срезом. Своих героев Фима «одевал» в одежды римских легионеров, передавая до мельчайших подробностей не только складки на костюмах и оружии, но даже выражения лиц. Когда этап работы по дереву прошел, он заказал у кузнеца полоску из меди, которую каждый день гравировал с завидным упорством. Изнахратив железяку вдоль и поперек мельчайшими узорами, он вооружался отцовым напильником и насколько хватало детских сил полировал использованную поверхность, подготавливая место для следующей работы.
