Выбравшись из автомобиля, я стояла на упругой траве и разглядывала дом, оставленный мне Тони. Выстроенный на взгорке, слабо отсвечивающий под ослепительным солнцем, он представал во всем великолепии убожества, обветшания и запущенности. Краска отслаивалась, часть водостоков выпала из креплений и повисла, цветущие лианы душили веранду и, поднимаясь по стенам, завоевывали крышу. Другие ползучие растения и сорняки заполонили сад, а очаровательная старая беседка была заброшена, ее розы давно погибли. Торнвуд и близко не напоминал ухоженное поместье из папки адвоката, и на предпродажный косметический ремонт потребуется далеко не один день.
И тем не менее он был красив. Фестоны чугунного кружева на карнизах, парадная дверь, обрамленная панелями из травленого стекла. Широкие лестницы манили, а громадные витражные окна в свинцовых переплетах подмигивали на солнце красным, синим и янтарным цветом, приглашая подойти поближе.
Пока я шла по извилистой кирпичной дорожке, одуванчики хлестали меня по ногам, и я испытала забавное ощущение возвращения назад во времени. В памяти промелькнуло детское чувство предвкушения и тоски, какое переполняет тебя рождественским утром.
Поднявшись по ступенькам, я прошла по веранде к парадной двери и достала ключ. Вставляя его в замочную скважину, отметила, что пальцы дрожат. Дверь со скрипом открылась, и меня окутал запах плесени. Собрав тающие запасы мужества, я смахнула паутину и шагнула внутрь.
Узкая передняя вела в обширную гостиную. Высокий потолок был затянут паутиной, частью обитаемой. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь грязные окна, усеивая беспорядочными мазками протертый персидский ковер. Доски пола вокруг ковра были тусклыми от пыли, усеянными мертвыми насекомыми, сухими листьями и большими, легко перемещающимися клубками, похожими на кошачью шерсть.
Мебель была в основном старинной, но скорее колониальной, чем английской, с мягкими сиденьями, и вполне уместно смотрелась бы в нашем доме в Альберт-Парке. Стояли тут буфеты черного дерева на изогнутых ножках, горки со стеклянными дверцами в свинцовых переплетах и громадные кожаные кресла, которые, несмотря на свои пыльные накидки, вызывали во мне желание немедленно свернуться калачиком среди их объемистых подушек и забыться с хорошей книгой.
Украшенная затейливой лепниной арка вела в просторную кухню. Над раковиной окно с частым переплетом, которое отбрасывало на половицы прямоугольник золотого света. Деревянные кухонные шкафы, а в центре помещения – квадратный стол, вокруг которого очень ровно расставлены стулья. Подойдя к раковине, я повернула кран и набрала в горсть воды. Понюхала ее, сделала осторожный глоток. Она была прохладной и сладкой.
Выглянув в окно, я увидела изгиб старой ржавой емкости для воды, почти скрытой ползучими растениями. За ней начинались джунгли из фруктовых деревьев и гревиллеи. Другая мощенная кирпичом дорожка шла, как река в берегах, среди непомерно разросшейся настурции, а затем исчезала под густыми, низко свисающими ветками тенистых деревьев.
– Приятный задний двор, – сказала я, когда Бронвен с топотом ворвалась в кухню.
Она тоже подошла к окну, и мы постояли вдвоем, глядя на улицу. При доме в Альберт-Парке имелся тесный бетонный дворик, где с трудом приживались даже сорняки. Полоски залива Порт-Филлип компенсировали унижение жизни в обветшалом, немного подновленном доме, но до сего момента я и не подозревала, насколько сильно тоскую по зелени.
Рядом с кухней я обнаружила огромную ванную комнату, где стояла вместительная старинная ванна на лапах. Пол под окном, в которое через разбитое стекло просовывал свои побеги дикий жасмин, был усыпан сухими цветами. В зеркальце на туалетном столике я поймала взгляд Бронвен.
– Тут потребуется приложить руки… прибраться, кое-что подремонтировать. Но это очаровательный старый дом, правда?
Бронвен нахмурилась и вышла, оттеснив меня. Озадаченная, я вернулась за ней в гостиную. В другое крыло дома вел узкий коридор. Ноги утопали в старинной ковровой дорожке, а одна стена была сплошь увешана черно-белыми фотографиями. Я остановилась, чтобы их рассмотреть: четкие изображения согнувшихся под ветром деревьев, крохотная, обшитая сайдингом церквушка и что-то похожее на старое школьное здание. Бронвен скучающе фыркнула и, топоча, ушла вперед.
Я догнала ее в первой спальне. Обстановка здесь была скудной: кровать, туалетный столик и колоссальный гардероб. Бронвен шныряла по комнате, как будто искала спрятанное сокровище – выдвигала ящики туалетного столика, засовывала голову в шкаф, словно ожидала, что на задней стенке возникнет заколдованная дверь.
– Что ты ищешь?
Она сердито на меня посмотрела и молча выскочила в коридор. Я немного растерялась. Для девочки, которая так стремилась сюда попасть, она вела себя странно – словно не могла дождаться, когда же мы уедем.
В двух следующих комнатах мы увидели то же самое – скромность в отделке, простоту обстановки. В самой маленькой спальне, с видом на сад перед домом, был эркер со встроенным под ним широким сиденьем.
– О, как мило, – сказала я, оборачиваясь к Бронвен. – Если накидать сюда мягких подушек, ты сможешь сидеть здесь и читать. Ты только посмотри, какой вид!
– Я не буду там сидеть, – заметила Бронвен, – потому что я не буду здесь жить. Если кто и будет сидеть там и читать, так это люди, которые купят у нас это поместье.
И не успела я ответить, как она круто повернулась и выскочила из комнаты.
Я в недоумении смотрела ей вслед. Не одну неделю она безостановочно болтала о Торнвуде, переполняемая желанием его увидеть, даже подговаривала меня сюда переехать – о чем не могло быть и речи, потому что мы слишком глубоко укоренились в Мельбурне. Подначивание в итоге прекратилось, и я решила, что Бронвен смирилась с тем, что мы продаем старое поместье… Но, очевидно, я ошибалась.
Я огляделась, пытаясь рассмотреть дом глазами дочери: просторная старая усадьба со множеством таинственных уголков и местечек, большие, полные воздуха комнаты и чудесный сад, ожидающий исследования. Еще больше интриговало то, что ее отец, вероятно, провел здесь много времени мальчиком. Легко было понять, почему Торнвуд так привлекал ее, но может ли она действительно хотеть жить здесь?
Я последовала за ней по коридору к другому переходу, с окнами повыше. В конце перехода мы обнаружили четвертую спальню. По сравнению с другими комнатами в ней было больше мебели и множество личных вещей, как будто кто-то продолжал здесь жить.
У дальней стены стояла старинная кровать с продавленным матрасом, ее выгнутые изголовье и изножье были покрыты толстым слоем пыли. Напротив разместился пузатый гардероб, а рядом с окном – старомодный туалетный столик с овальным зеркалом. Мое отражение заколыхалось в нем, когда я приблизилась. На столике расположилась целая коллекция предметов: щетка и расческа, пыльная книжка, которая при ближайшем рассмотрении оказалась старой Библией, запонки на блюдечке – некогда роскошные, а теперь потускневшие.
Я уже хотела отвернуться, когда мое внимание привлекла фотография в рамке на стене у окна. Это был портрет мужчины, стоявшего в беседке перед домом. Когда делалась эта фотография, розы цвели – крупные, с темной серединой цветы казались слишком тяжелыми для подпорок, на которые они опирались.
