– Этот тип называется охотниками на цикад, они летают в верхушках деревьев и жалят цикаду, чтобы ее оглушить. Когда цикада падает на землю, оса садится на нее и едет на ней, как бы толкает вперед, отталкиваясь задними ногами, иногда даже на сто метров!
– Потрясающе.
– Самое интересное, после того как оса притаскивает добычу в свою нору и добавляет к целой куче оцепеневших цикад, она откладывает яйцо прямо в ее парализованное тело. Позднее, когда личинка вылупляется, у нее есть готовый источник питания. Вот и говори потом о всяких гадостях, – восхищенно добавила она.
Я уставилась в окно, пытаясь без особого успеха отогнать образ беспомощного существа, заточенного в отвратительной норе и ожидающего своей судьбы в качестве пищи для личинки.
– Спасибо, что поделилась, – пробормотала я, – ты меня просто осчастливила.
Бронвен не слушала. Она снова склонилась над книгой, откусывая с угла тоста, качая про себя головой в восхищении.
– Скорей бы рассказать Джейд.
Я оставалась у окна, пока варился мой кофе. После прочтения последней записи Гленды спала я мало, мучимая вопросом: почему она бросила свои вещи в полом дереве? И почему столько лет спустя Хоб Миллер отправился на их поиски?
Был один человек, который мог знать.
– Так как тебе нравится твой новый учитель? – спросила я Бронвен. – Мистер О’Мэлли, так, кажется?
Я, как обычно, ожидала рассеянного односложного ответа, поэтому удивилась, когда дочь вскинула голову.
– Он меня пугает, – мрачно сказала она.
Бровь у меня дернулась, но я знала, что расспрашивать не стоит. Едва уловив малейший намек на любопытство, Бронвен замолчит, и любые полезные сведения засосет черная дыра, куда отправляется вся информация, которую дочь считает слишком хорошей, чтобы делиться за так. Поэтому я налила кофе, делано уткнулась в газету, потом скучающим тоном осведомилась:
– Он настолько плох?
– Ой, мама, он полный псих. Джейд тоже его ненавидит, она говорит, что он ко мне пристает, и это правда. Он постоянно задает мне глупые вопросы, всегда на меня пялится. И на следующей неделе он едет в школьный лагерь, вот повезло-то. – Захлопнув библиотечную книгу, она сползла со стула и отнесла свою тарелку в раковину. – А почему ты вообще интересуешься?
– У меня завтра днем встреча с ним.
– Отлично, – уныло проговорила дочь, засовывая книгу под мышку и направляясь к двери. – Готовься, он вгонит тебя в депрессию.
– Он не может быть настолько плох, Брон, – возразила я. – Кори упоминала о нем вчера вечером. Он был ее учителем, когда она ходила в школу. Он и твоего папу учил.
Бронни удивленно оглянулась.
– Он учил папу?
– И твою тетю Гленду. Поэтому он на тебя и таращится, ты на нее похожа.
Громкий рев автомобильного мотора ворвался в нашу беседу. Мы с Бронвен переглянулись, затем бросились в гостиную и посмотрели сквозь жалюзи. Позади пышного куста каллистемона виднелось белое пятно машины, но других признаков присутствия нашего гостя, приехавшего без предупреждения, не было.
Мы обе вздрогнули, когда на заднем крыльце, а потом на веранде раздались тяжелые шаги. Этот звук повлек нас к кухонному окну, как пару металлических опилок к магниту, но наш визитер скрылся из виду в нише, защищавшей заднюю дверь. Раздался стук, и мы с Бронвен как безумные рванули посмотреть, кто же это.
* * *
По ту сторону сетчатой двери улыбался Хоб Миллер. Он был свежевыбрит, причесан, а стекло очков заклеено новой изолентой. Все та же поношенная рубашка была выстирана и до нелепости хорошо отглажена, словно Хоб все утро орудовал утюгом. В руках он держал потрепанную картонную коробку.
– Юная Бронвен дома? – спросил он без околичностей. – Я принес кое-что ей показать.
Бронвен ткнула меня в бок локтем и выглянула поверх моего плеча.
– Кто это?
Лицо Хоба засияло. Глаз сверкал, как синий бриллиант.
– Здравствуйте, юная мисс. Видели когда-нибудь птенца бубука?
Локоть снова воткнулся мне в бок, и на этот раз Бронвен умудрилась протиснуться мимо меня. Толкнув сетчатую дверь, она выскочила на веранду и, подбоченившись, встала, глядя на Хоба снизу вверх и изучая его чистую, но убогую одежду, заклеенное стекло, широкую улыбку и легкие прядки волос, избежавшие «Брилкрема», которым он намазался, и торчавшие теперь у него над ушами сальными клоками.
К моему изумлению, дочь наклонила голову набок и застенчиво улыбнулась в ответ.
– Что такое бубук?
Хоб издал звук – нечто среднее между смешком и вздохом удовольствия – и поставил коробку на настил веранды. Жестом фокусника, раскрывающего свой трюк, он откинул крышку, чтобы Бронвен могла заглянуть. Из середины свободно свернутого полотенца на нас смотрел недовольный маленький, похожий на пуховку для пудры птенец с огромными золотистыми глазами и желтовато-белым, с коричневыми пестринами оперением.
– Красивый малыш, правда? – сказал Хоб. – Несколько дней назад он упал с вашего фигового дерева. Я за ним присматривал, попросил молодого Дэнни Уэйнгартена осмотреть его на предмет переломов. Все оказалось в порядке, поэтому я подумал, что самое время положить его назад в гнездо. Хотите помочь?
Бронвен оторвала взгляд от совенка и повернулась ко мне.
– Можно, мама?
Я засунула руки поглубже в карманы халата. Я еще не определилась со своим отношением к Хобу. Внешне он казался добрым, возможно, я даже хотела бы изредка видеть его здесь. Но оставался вопрос с обыском дупла, а потом – отрицание знакомства с Джерменами, когда было совершенно ясно, что такое знакомство имело место.
На меня смотрели три сапфирово-синих глаза: широко раскрытый, полный надежды глаз Хоба и глаза моей дочери, в которых смешались любопытство и нетерпение.
Позднее я вспомню именно этот момент. Солнце жарило, но воздух по-прежнему был влажным и нежным, чуть напоенным сладким ароматом цветов и недавно подстриженной травы. Из тени сада звала птица-бич, а в маргаритках гудел целый рой пчел. Все мои чувства были обострены, словно я выпила слишком много кофе. И все равно я упустила одну вещь, совершенно очевидную…
Мгновение прошло. Хоб все еще смотрел на меня. Бронвен уже потихоньку продвигалась к ступенькам.
– Идемте, – со вздохом сказала я Хобу, указывая на коробку, – нет смысла задерживать возвращение бубука в гнездо.
Заметила ли я промелькнувшее на его лице облегчение, когда он наклонился, поднимая коробку, или это была игра теней, отбрасываемых лиственным покровом у нас над головой? Как бы то ни было, поведение Хоба изменилось, ошибиться я не могла. Он вдруг развеселился, сделался выше, а лицо помолодело.
Идя за ним по веранде, я представила его двадцать лет назад, лицом к лицу с Кливом Джерменом. Я видела его ясно – не мужчину средних лет, которого знала Гленда, а Хоба постарше, знакомого мне теперь: жалкого, в поношенной рубашке из фланелета и неряшливых рабочих брюках. Ходячую энциклопедию, спасителя выпавших из гнезда птенцов, эксперта по естествознанию, дружившего со здешним коренным населением. В моем видении он стоял на коленях у себя во дворе, скорчившись от шока и боли, схватившись за лицо, кровь с которого текла сквозь пальцы…
