У меня перехватило дыхание. Как она выжила, мать этих двух умерших девочек? Стояла ли она, где стояла сейчас я, лишившаяся детей молодая женщина? Стояла, обхватив себя руками в попытке держаться, ведя безнадежную битву с горем, разрывавшим ее душу? Как она смогла жить дальше, как шагнула назад к жизни, которая так жестоко предала ее?
Из задумчивости меня вывел резкий крик, заставив поднять глаза к небу, как раз чтобы увидеть пару изумрудно-зеленых широкоротов, взлетевших с веток кривого, старого красного камедного дерева в самом дальнем конце кладбища. Птицы кувыркались и крутились вокруг друг друга, отметины с изнанки крыльев, похожие на монеты, вспыхивали белыми пятнами, когда широкороты хватали бабочек. Они пролетели над загоном, ныряя над коровами, прежде чем, пользуясь восходящим потоком воздуха, вернуться на свое дерево. Я невольно следила за ними, из любопытства желая разглядеть поближе. Солнце согрело мои руки, меня охватила истома. Здесь было спокойно, уже более пяти минут не проехало ни одной машины. Слышались только рявкающий крик широкоротов, негромкое мычание скота и неизменный шелест волнуемых ветром листьев.
Я мешкала под деревом широкоротов, глядя вверх. День был ясный, небо – кобальтовый купол, солнце – восхитительно жаркое. Все казалось таким живым – необычное наблюдение для кладбища. Но я ощущала энергичное гудение и трепет в воздухе вокруг меня, словно от тысяч невидимых насекомых. Я чувствовал себя бодрой, охваченной чем-то вроде головокружения, словно стояла, занеся одну ногу над пропастью, чтобы шагнуть с обрыва…
Я рефлекторно взглянула вниз.
Могила у моих ног была заброшенной. Сквозь трещины каменной плиты проросли сорняки, а могильный камень – массивный гранитный крест с выгравированным на нем кельтским узлом – был изрыт ямками, похожими на следы от пуль. Как будто кто-то использовал его в качестве мишени.
Я отряхнула сор с камня, а когда это не помогло прочесть испорченную надпись, села на корточки и стала над ней размышлять. Прищурившись, я разглядела «С» в начале надписи и «Рио», первые три буквы фамилии Риордан, предположила я. Остальное было сбито: даты, эпитафия, любовные слова памяти – словно силы природы вознамерились стереть с лика земли все следы его существования.
Я встала на колени и присмотрелась. Не силы природы, моя первоначальная мысль оказалась верной. Кто-то действительно расстрелял камень, вероятно, из мелкокалиберной винтовки и с близкого расстояния. Недостаточно, чтобы расколоть надгробный камень, но вполне достаточно, чтобы выщербить гранитную поверхность и испортить ее кругами неглубоких сколов. Я в недоумении огляделась и не заметила, чтобы какая-то другая могила подверглась акту вандализма. Только эта.
Кто взял на себя труд повредить могильный камень – скучающие юнцы, местные хулиганы, не нашедшие себе лучшей мишени? И почему выбрали эту могилу? Было это случайностью или презрение и недоверие преследовали Сэмюэла после смерти?
«Такова природа тесных сообществ вроде Мэгпай-Крика, – сказала мне Кори. – Люди знают о делах друг друга, и у них долгая память».
Гравий впился в колени. От солнца появилась сыпь на плечах, а где-то в голове начала собираться боль. Живость утра испарялась. Я снова прихрамывала от сильной усталости, а может, во мне говорило чувство поражения. Я забавлялась мыслью о том, как растянусь на прогретом солнцем камне среди каменной крошки и сорняков, положив голову на то место, где – шестью футами ниже – покоились в темной земле кости Сэмюэла.
Глупые мысли.
Я встала, отряхивая джинсы. Широкороты улетели, предоставив коровам мирно дремать. Над всем царила тишина, только поскрипывали под ветром ветки эвкалипта, да в отдалении тарахтел самолет.
Не знаю, что я надеялась здесь найти – возможно, ощущение единения или прикосновение духов, которое могло бы подкрепить мою веру в Сэмюэла, – но это от меня ускользнуло. Мой поиск доказательств невиновности Сэмюэла мало что дал в смысле абсолютной правды. По крайней мере, не той правды, какой мне хотелось. Сплетни, намеки, предрассудки, бездоказательные обвинения, а теперь еще и бессмысленное разрушение могильного камня. Фрагменты более серьезной истории, окончание которой начинало меня пугать.
* * *
Поскольку на самом деле я ее не искала, то нашла легко. Ее похоронили на краю старого участка, который дремал в непосредственной близости к церкви – поближе к Богу, возможно.
Я остановилась, мое сердце забилось чуть чаще от удивительного сюрприза. Место последнего упокоения Айлиш невозможно было пропустить. Оно было скромным, элегантным в своей простоте, не перегруженным сантиментами. Саму могилу защищала каменная плита, потрескавшаяся и выщербленная за прошедшие годы, не слишком отличавшаяся от других могил по соседству, если не считать бросающегося в глаза отсутствия сорняков и мелких камешков. И вазы со свежими розами.
Могильный камень был традиционным – простая арка с кругом, выгравированным в центре. Внутри круга – рельефно вырезанный полевой цветок – тонко стилизованная телопея. Я наклонилась, чтобы прочесть надпись:
Айлиш Лутц
Любимая дочь Якоба
Отошла ко Господу 13 марта 1946 года
Ей было 22 года
И снова на меня накатило головокружительное чувство падения вперед. «Отошла ко Господу». Это были всего лишь слова, но они пугающим шепотом говорили о той далекой ночи. Я так ясно видела Айлиш мысленным взором. Она лежала, свернувшись в комочек, в тени высокого валуна, руки и ноги подвернуты, черные ручейки крови сочатся из ее ран, лицо спрятано от лунного света. Она ждала.
Ждала смерти. Или Сэмюэла. Кто придет первым.
Я оказалась на коленях, хотя не помню, как это получилось. Дотянувшись до роз, я размяла пальцами лепесток, высвобождая его темно-красный аромат. Значит, не сон. Реальность. Крупные, лохматые розы были пышными и незавядшими, вода в вазе – чистой. Их поставили сюда вчера поздно вечером или сегодня рано утром.
Ползли минуты.
В тайнике своих мыслей я начинала чувствовать, что близко знала Айлиш. Здесь же – в пыли, на солнце и под палящим зноем реальности – у меня не было на нее никаких прав. Она была для меня чужим человеком, молодой женщиной без лица, которая умерла шестьдесят лет назад.
Однако кто-то ее помнил. Кому-то она была небезразлична настолько, что он убирал с могилы следы времени, пропалывал сорняки. Приносил розы. Я снова коснулась черноты красных лепестков, вдохнула их запах. На этой жаре к ночи они погибнут.
Это могла быть только Луэлла Джермен. Но после всего, что я узнала о Луэлле – скрытной отшельнице, которая едет полтора часа до Брисбена, чтобы ее не увидели в местных магазинах, и не открывает дверь даже старым друзьям, – сложновато было представить ее ухаживающей за могилой матери.
Я оглянулась через плечо на церковь.
Вход отсюда не просматривался, только стена и окна в свинцовом переплете. Дверь была распахнута, когда я приехала, и я не слышала, чтобы подъезжала другая машина или старый мотоцикл ожил и с ревом укатил прочь. Это место казалось пустынным, но сохранялась незначительная вероятность того, что внутри церкви скрывался пастор или церковный служитель.
