– Звучит здорово.
– На этих холмах множество чудес, Одри. Я бы даже сказал, что это волшебная часть мира. Молодым парнем я, бывало, на мили углублялся в национальные парки. Иногда мы с Герни на несколько недель разбивали там лагерь. Я был одержим желанием представить, как это выглядело миллионы лет назад, когда эти холмы были по-настоящему живыми. – Хоб сделал глубокий вдох, его ноздри затрепетали. – Вы знаете, что Мэгпай-Крик расположен как раз в центре древнего вулкана?
– Да.
Ему было приятно это услышать.
– То были бурные денечки, воздух кипел, и все эти чудища с грохотом топали по окрестностям. Конечно, – его целый глаз засверкал, – к тому времени, когда на эту планету прибыл я, здешние края превратились в пастбища для молочного скота. Первые фермеры вырубили все леса – прекрасные розовые деревья, красные кедры и акацию. Теперь здесь только трава, проволочные заборы и сонный скот. Бедный старый тираннозавр давно исчез.
Его скрипучий смех был заразителен. Я невольно улыбнулась в ответ:
– Хотя он до сих пор здесь присутствует, не так ли? Вулкан, я имею в виду.
Хоб посмотрел на холмы. Некоторое время мы молча разглядывали горы в отдалении – выгоревше-коричневые и голые, первобытно прекрасные.
– Это место пленяет тебя, – продолжал он почти про себя. – Захватывает целиком, проникает в твою кровь. Я в свое время общался с чернокожими стариками, которые жили наверху, на Перевале. Они верили, что эта земля – что-то вроде матери-духа, которая их рождает, а когда они умирают, она заглатывает их назад. Они считали себя хранителями земли, деревьев, птиц и дикой природы… Священными хранителями земли. Поэтому они так хорошо чувствовали это место. Когда вы селитесь на подобной земле, вы понимаете, что они имели в виду.
Солнце забиралось на небо. Я ощущала, что кожа у меня начинает краснеть. Сказывалась и беспокойная ночь. Навалилась усталость, захотелось прикрыть глаза от резкого света. Тишина окутывала, успокаивала меня. Утратив желание выведывать тайны Хоба, я вдруг захотела раскрыть свои.
– Я никогда не чувствовала принадлежности к какому-то месту, пока не приехала сюда, – призналась я. – Едва увидев поместье, я осознала это. Дом и сад, холмы позади и вид на долину с парадного крыльца – все каким-то образом сложилось. Словно после долгого путешествия ты прибыл к месту назначения.
– Да, – слабо отозвался Хоб. – Именно так.
Не было ни ветерка. Птицы перестали щебетать, только гудела одинокая пчела, да шепталась чуть колеблемая сухая трава. Все остальное было тихо. Время перестало течь, мгновение остановилось. Затем с ветвей соседнего эвкалипта снялась стайка ворон и с угрюмым карканьем поднялась в небо… Чары разрушились. В кустах по соседству зазвенела одинокая цикада, к которой вскоре присоединился птичий хор. Коровы заревели в отдалении, а из долины поплыл запах эвкалипта.
– Тогда лучше побыстрее начать, – сказал Хоб. – Не бойтесь, Одри, мы приведем ваш сад в полный порядок, вы и оглянуться не успеете.
– Мы?
– Герни иногда помогает мне. Он хороший работник, любит чувствовать себя необходимым. Я поручу ему скосить у вас траву, бесплатно.
– О Хоб, я, конечно, ему заплачу.
– Ну, всего пару-тройку шиллингов, если хотите. Он стрижет еще несколько лужаек в городе и хорошо на этом зарабатывает. Держится достойно, языком не чешет, как его брат.
Я улыбнулась этим словам, вспоминая мужчину, которого видела в свой первый визит в бунгало Хоба, в тот день, когда заехала туда спросить дорогу. Он был выше Хоба, с редкими седыми волосами, а на лице его словно навсегда застыло недоумение. Также я вспомнила, как он встревожился, услышав, что я ищу Торнвуд.
– Надеюсь, он не против будет приехать сюда? – спросила я. – В Торнвуд?
Хоб покачал головой.
– Просто в прошлом мы всегда избегали этого имения. Теперь звучит глупо, учитывая, что мы близкие соседи и все такое. За последние двадцать лет мы практически здесь не бывали. Полагаю, юная Кори сказала вам, что я не слишком любил Сэмюэла Риордана?
Я кивнула:
– Еще она рассказала мне про суд по делу об убийстве. Должна признаться, мне любопытно узнать больше.
Хоб поправил очки.
– Ну что сказать? Конкретных доказательств того, что Сэмюэл Риордан виновен в убийстве, никогда не было… Но попомните мои слова, девушка, он был подлец. Я называл его черной ехидной… Если вы имели глупость рассердить его, он бил не задумываясь.
– Вы считаете, он был виновен?
Почесав узловатым пальцем под здоровым глазом, Хоб осторожно на меня посмотрел.
– Возможно.
– Почему?
– Полагаю, его изменила война, озлобила… В любом случае так люди говорят.
– Он служил в действующей армии?
Хоб замялся.
– Он попал в плен, деточка. Провел несколько лет в лагере у японцев. Да, нашим парням туго там пришлось. Я не хочу проявить к ним какое-то неуважение, совсем нет. Они помогли спасти эту страну, бедолаги, и женщины тоже, отдавая свои юные жизни, чтобы мы здесь могли продолжать жить свободно и мирно. Думаю, Сэмюэл внес свою лепту в это спасение, может, он даже был герой, как говорят. Но домой он вернулся каким-то поврежденным, в голове у него что-то сдвинулось. Некоторые говорят, что лучше бы уж он получил японскую пулю. Лучше для всех нас.
– Что вы имеете в виду – что-то сдвинулось в голове?
Хоб взъерошил свои редкие волосы, раздумывая.
– Один старик, которого я знал, был в плену. Он тоже вернулся домой изменившимся, только не к худшему. Он сказал, что после жутких лет в японском лагере научился замечать малейшее проявление доброты. У него на глаза наворачивались слезы, когда жена подавала ему тапки или наливала чашку чая. Бедняга, по его словам, он настолько был лишен все те годы сострадания и доброты, что это перевернуло его, заставило больше ценить простые вещи. – Хоб отвлекся, его взгляд скользнул с неба на холм, к дереву и обратно на небо, по-видимому, не в состоянии сосредоточиться на чем-то одном. – У Сэмюэла не так. Он вернулся раздраженный, как раненая змея. Когда он умер, я был не единственный, кто вздохнул в Мэгпай-Крике с облегчением.
Я представила лицо мужчины на фотографии, пытаясь нарисовать его змеей, подлецом. Для меня существовал только блеск желания в его темных глазах, манящий изгиб совершенных губ, обольстительная полуулыбка, от которой мне делалось тепло и я каким-то образом ощущала свою ценность. Если под той привлекательной маской скрывалось гнилое нутро, то я совершенно этого не видела.
– Одри, – Хоб посмотрел на меня, нахмурившись, – я расстроил вас этим разговором, да? Вы белая как полотно. Идемте, деточка, лучше нам вернуться. Мне нужно купить стекло и покопаться в деревянных обрезках. То окно в ванной комнате само не починится, верно?
